О людях и нелюдях - С. Алесько

Дрозд кивнул, снял с пояса кожаный мешочек, вытащил оттуда немного меди и пару сребриков. С неплохо разыгранной тоской глянув на мелочь в раскрытой ладони, протянул кошель служивым. Там осталась лишь обещанная сумма, остальное он предусмотрительно держал в поясе. Пусть стражники думают, что оборотень отдает последнее, меньше соблазн прижать его где-нибудь и забрать остальное.

Мужики быстро пересчитали златики, поделили и попрятали по карманам. После один снял с шеи преступника серебряный ошейник. Второй плюнул парням под ноги, достал из-за пазухи висящий на цепочке крылик и помахал перед собой.

Дрозд дотащил кошака до безлюдного проулка и положил на землю.

— Оборачивайся, приятель. Мало ли что. Лучше тебе быть здоровым.

— Одежду помоги снять…

— Да чего там снимать, одни лохмотья. У меня есть запасная, поделюсь.

— Я тебя знаю? — кошак с трудом разлепил заплывшие от побоев глаза.

— Знаешь. Не болтай, оборачивайся, потом поговорим.

Рыжий застонал и начал перекидываться. Дрозд терпеливо ждал, не забывая поглядывать по сторонам. Наконец парень поднялся на ноги, отряхнулся и взглянул на своего спасителя.

— О, да это ж горемыка! Грач или как там тебя?..

— Дрозд.

— А я — Вьюн, если помнишь.

— Помню.

— Спасибо тебе. Эх, золота жаль… Откуда такая прорва денег? Разбогател?

— Можно и так сказать. Охотился в лесу и подглядел случайно, как разбойники добычу прятали.

— Правда? Повезло. А все горемыкой прикидываешься.

— Вьюн, давай-ка ноги уносить. Успеем еще поговорить.

Они успели и поговорить, и наговориться, и надоесть друг другу разговорами, ибо с того дня скитались вместе. Дрозд изрядно утомился от одиночества, а Вьюн вообще не мог без компании. Правда, как выяснилось из его же собственных откровений, из-за этой неискоренимой любви к общению кошак частенько влипал в передряги.

— Вот что странно, Дрозд. Нам, оборотням, от людей нехило достается. Могли бы хоть друг к другу относиться по-хорошему, так нет. И меж собой грыземся: кошаки с псами, псы с волками, волки с медведями. А, да если б только так! Меня однажды свои коты чуть не угрохали. На чью-то подружку не так взглянул, — Вьюн с досады махнул рукой. — Жалко, что ли, если я на хорошенькую мордашку просто посмотрю? Ну, или поглажу где-нибудь…

— Да и трахнешь, так от нее не убудет, — с подчеркнутым сочувствием закивал Дрозд. — На запах любви ведь не поведешься.

— Вот-вот, — вздохнул Вьюн. — Что?! Какое там «трахнешь», шутник? Э, да ты что, и впрямь пошутил? Я думал, ты в вечной скорби.

— С тобой рядом никакая скорбь надолго не задержится, — ухмыльнулся Дрозд.

Жизнелюбие Вьюна оказалось заразительным. Рядом с рыжим охальником не хотелось вспоминать о потерянном прошлом, думать о непроглядно-темном будущем, видеть в настоящем лишь горечь и неприкаянность. К чему? Сегодня ты здоров, сыт, одет и при деньгах, чем не праздник? Возможно, завтрашний день всадит тебе под ребра нож из заговоренного серебра. Так успей хлебнуть радости напоследок.

И они хлебали, много и жадно. Дни и ночи напролет не вылезали из постелей столь же жадных до жизни красоток нелюдской крови, вечера просиживали в кабаках в обнимку с бутылками и бочонками. Кочевали из города в город, перебиваясь случайными заработками и плодами хитроумных делишек Вьюна, никогда не забывая находить возможность весело провести время.

Пока однажды пьяный в драбадан Дрозд, обнимая очередную милашку, чтобы не упасть, не ткнулся носом в собственный портрет на стене кабака. Физиономию свою он бы ни по чем не узнал (художник постарался), но внизу имелось имя и список примет. За любые сведения о пропавшем обещали солидное вознаграждение. К счастью, подружка не обратила никакого внимания на грубо намалеванную картинку, да и читать она вряд ли умела. Зато сам он мигом протрезвел, спровадил девушку и отправился блевать во двор.

Решение Дрозд принял уже давно. Князь не должен узнать об участи, постигшей младшего сына. Отец не стар, пусть снова женится, у него еще могут быть наследники.

Бродяга хорошенько обдумал перечисленные под портретом приметы. Никакой фамильной серьги с гербом у него давно уже не было. Ее выдрали с мясом волки Когтя, а разорванная мочка после обряда заросла без следа. А татуировку с соколом он срезал сам, когда решил не возвращаться домой. Шрама на плече тоже не осталось. Шрамов вообще нигде не осталось, так что и старая нянюшка не смогла б опознать его по какой-нибудь памятной ей одной метке, как приключилось это с героем древнего сказания.

Но все эти важные мелочи не привлекут внимания ловцов: стражников и сыскарей. На них обратят внимание позже, когда будут рассматривать попавшую в невод рыбу. Сыскных же дел мастера станут в первую очередь глядеть на лицо и осанку. Спрятать их куда труднее, а угодить в руки властей не хочется. Конечно, скорее всего бродягу-оборотня с темными волосами, синими глазами, подходящим возрастом и ростом отпустят, помучив на допросах. А если нет? Вдруг кто-то, может, сам князь, каким-то невозможным образом узнает его? Говорят, с помощью волшбы можно многое открыть…

Рисковать Дрозду не хотелось, поэтому он отпустил бороду и стал сутулиться.

Поначалу он много думал о том, каким образом правда выплыла наружу. Наиболее вероятным казалось, что, допрашивая очередного нелюдя, Соколиный случайно наткнулся на того, кто присутствовал при обряде или был потом в заброшенном замке вместе с Когтем. Дрозд молил Крылатую, чтобы это оказался не Лунь. От старого волка князь мог узнать всю правду, от остальных услышать лишь о превращении младшего княжича в презренную тварь и последующей гибели от клыков оборотня, у которого имелся большой счет к князю. Или…

Дрозд вдруг очень живо представил висящую на дыбе Ненасыть, источающую такую ненависть, что, казалось, воздух вокруг волчицы дрожит, словно марево над раскаленными на солнце камнями. "Твой единственный сын теперь один из нас, ясный князь! Жрет падаль и совокупляется в зверином обличье. Верно, и внуками тебя уже наградил, такими же подлыми псами, как ты и он!"

Слова звучали в ушах, будто только что услышанные наяву. И произнести их могла не одна Ненасыть. Оборотни ненавидели Соколиного столь люто, что вытерпели б любые пытки, лишь бы еще раз отомстить ему.