Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

уже не могу представить себе, чем закончится эта война и где буду я, когда она закончится.

– Ты будешь здесь, со мной. Мы будем вместе, – пообещала Нина. – Скажи мне, что ты сумеешь поверить хотя бы в это.

– Я поверю, Нина. Ради тебя я буду в это верить.

Глава 17

2 апреля 1944 года

Настало Вербное воскресенье, и, к затаенному смятению Нины, это означало, что месса продлится дольше обычного. Как правило, она старалась демонстрировать вовлеченность и внимание, хотя бы для того, чтобы не огорчить отца Бернарди, но ей тяжело было даже просто держать спину прямой, а глаза – открытыми в переполненной душной церкви. Впрочем, ее отсутствующего взгляда сейчас никто бы и не заметил – она, как всегда, заняла привычное место у стены, и головы людей поблизости то и дело опускались, вздергивались и снова клонились вниз, когда прихожане погружались в дремоту.

Вместо того чтобы прислушиваться к нескончаемому богослужению на непонятной латыни, она пыталась вспомнить похожий день начала Песаха, иудейской Пасхи, который был, казалось, вечность назад. В прошлом году он выпал на конец апреля, но Нина не знала, да и не задумывалась никогда, как устанавливается эта дата. Возможно, их праздник уже прошел – насколько она помнила, бывали годы, когда он приходился и на конец марта.

В прошлом году ее семья уделила этим священным дням недостаточно внимания, поскольку за соблюдение традиций у них всегда отвечала мама, а после того как ее перевезли в дом призрения, устраивать седер без нее было до боли странно и тягостно. Тем не менее Нина перемыла и до блеска натерла все столовое серебро и китайский фарфор, выгладила скатерть и салфетки, которые мама доставала только на Песах, а потом помогла Марте сделать уборку в квартире. Они вычистили все от пола до потолка, и Марта приготовила незамысловатое меню – куриный суп с шариками из мацы и ореховый пирог. Это была не такая обильная трапеза, как полагалось, но папа остался доволен. Они вместе вознесли молитвы, затем папа задал ей четыре ритуальных вопроса, будто она все еще была маленькой девочкой, и в заключение они вместе по обычаю произнесли: «L’Shana Haba’ah B’Yerushalayim!» – «В следующем году – в Иерусалиме!» А потом отправились в дом призрения, прихватив с собой пирог, который был таким мягким, что даже мама смогла прожевать кусочек, а перед возвращением домой Нина спела ей колыбельную.[39]

Сейчас ее рассеянный взгляд, блуждая по церкви, остановился на пугающе реалистичной статуе Христа, и Нине пришло в голову, что, возможно, отец Бернарди сумеет ей помочь с вычислением дней Песаха в этом году. Ведь христианская Пасха, должно быть, мистически связана во времени с иудейской. Надо будет отвести его в сторонку под каким-нибудь предлогом, решила Нина, и спросить. Но только не сегодня, не на паперти – там всегда собирается народ, и всем всё слышно. Придется выдумать повод заглянуть к нему домой на неделе.

Когда месса закончилась, Нина встала в очередь из прихожан, желавших пообщаться с отцом Бернарди на ступеньках лестницы, и долго ждала, пока он пожимал руки взрослым, целовал в макушку детей и терпеливо выслушивал рассказы о бедах и заботах, которыми каждый хотел поделиться. Когда настал наконец черед семейства Джерарди, к удивлению Нины, священник первым делом взял за руки именно ее и на этот раз был многоречивее обычного:

– Дорогая моя Нина, вот ты-то мне и поможешь.

– Чем же я могу помочь, падре? – спросила она.

– О, ни о чем важном речи не идет, – отозвался он, а затем, подступив поближе, произнес вроде бы шепотом, но так, что все услышали: – Шишки на больших пальцах ног меня ужасно беспокоят, и я подумал – может, ты, как медсестра, что-нибудь посоветуешь?..

Выражение лица у него при этом было напряженное, но, возможно, ему просто неловко было обсуждать перед толпой свидетелей состояние собственных ног, подумала Нина.

– Конечно, падре. Я только прихвачу из дома аптечку и…

– Не стоит. У меня в домике при церкви есть все необходимое для первой помощи.

– Иди, – подтолкнула ее Роза. – Я тебе обед попозже разогрею.

Так все и решилось – отец Бернарди взял Нину под локоть и повел обратно в церковь, остановившись лишь один раз пожать руки отбившимся от остальной паствы прихожанам. Далее они прошли по узкой галерее, соединявшей церковь с домом священника, а, едва оказавшись в своем скромном жилище и закрыв за ними обоими дверь, отец Бернарди повернулся к Нине с робкой улыбкой:

– Прошу простить, что заманил тебя сюда обманом, но другого выхода у меня не было.

– Значит, шишки на ногах вас ничуть не беспокоят? – догадалась Нина, оценив его актерское мастерство.

– Беспокоят, увы, но это подождет. Есть дело поважнее.

– Что-то с Нико? – У Нины от испуга даже перехватило дыхание.

– С ним все хорошо, но нам нужна твоя помощь. Один из его… э-э… друзей ранен.

– Как? Где?

– Нико сам тебе расскажет. Они наверху.

Нина бросилась бежать по узкому и темному лестничному пролету, перепрыгивая через две ступеньки:

– Нико! Ты где?

– Здесь.

Он стоял в конце коридора, на фоне темного дверного проема, широко раскинув руки, и она бросилась к нему, забыв обо всем, кроме чистого счастья от того, что сейчас снова окажется в его объятиях.

Нико где-то пропадал две недели, и это была его первая долгая отлучка после тех ужасных декабрьских событий, когда в дом вломились два немецких солдата. В последние дни Нине чудилось, что память потешается над ней, создавая ложные воспоминания о ночи с Нико. Она уже не знала, действительно ли испытала такое блаженство в его объятиях.

Теперь сомнения рассеялись. Ее тело все запомнило в точности – на поверку оказалось, что макушкой она достает Нико до подбородка, а если слегка наклонить голову и прижаться ухом к его груди, будет слышно биение сердце – и это самый восхитительный и умиротворяющий звук на свете.

Отстраниться от него пришлось раньше, чем ей хотелось бы, потому что сейчас не время было поддаваться своим слабостям – раненый друг Нико нуждался в ее помощи.

– Что случилось?

Он снова привлек Нину к себе, взял ее руку в ладони, прижал к своей груди и поцеловал в макушку.

– Милая, как я по тебе соскучился…

– Я тоже. А теперь расскажи мне, что произошло.

– Мы выбирались из Косталунги с местными партизанами. Глупо было соваться на дорогу, но мы ужасно устали, а местные сказали, что там все чисто. Так что мы недолго думая залезли в кузов их грузовика, и