Трое - Георгий Иванов Марков

все провалить. Ему пришлось уйти. Он попросил приобрести необходимый для его работы измерительный прибор, однако ему отказали. Зато, когда директорше понадобился какой-то аппарат, то средства быстро нашлись… Отчеты похожи на фальшивые векселя. Все тонет в хаосе компиляции и псевдонаучности… У Бенчева даже имеется целый перечень всех этих безобразий…

— А как профессор Пеев? — спрашивает Иван о своем прежнем руководителе секции.

— Шуточками отделывается! — отвечает Бенчев.

Колманов рассказывает, рассказывает…

— Таков, Сигма, наш институт!

Молчание.

Неожиданно Иван поднимает голову:

— Зачем ты все это мне говоришь?

Колманов смущен. Неужели и Дойчинов решил «выдвинуться», получить звание…

— Не понимаю тебя, что хочешь этим сказать?

Иван:

— Хочу сказать, что до сих пор ты терпел такое положение, значит, с тем же успехом, сможешь терпеть и в будущем! И нечего тебе возмущаться!

Колманов вспыхивает:

— А кому пожалуешься! Попробуй, пожалуйся! Все двери забаррикадированы! Связи! Связи! Шеф участвует в разных комиссиях и комитетах, произносит речи по радио, ходит в гости к большим людям, у него много приятелей, у него есть…

— Зайчишки в институте! — перебивает его Иван. — Если все это верно, о чем ты, Колманов, говоришь, то все вы зайчишки, и только!

— Что ж, — озлобляется Колманов. — У нас нет ордена «За храбрость!»

— Слушай, Колманов, я только одно не могу понять! Зачем ты все это рассказываешь мне? Продемонстрировать общественный подход к вопросу? Что ты непричастен ко всему этому? А, может, просто хочешь войти ко мне в доверие, вдоволь наболтаться, так как знаешь, что я никому об этом не скажу? Скажи мне, чего ты хочешь? Чего! Не понимаю!

Колманов подходит к окну. Он-то все хорошо понимает.

— Слушай, — продолжает Иван. — Мне кажется, что в нашем законодательстве имеется серьезный изъян! Также, как оно предусматривает наказания для вершителей безобразий, следовало бы предусмотреть вдвойне более строгие наказания для тех, кто их терпит!

— А вот, мы посмотрим, Сигма! — вмешивается Бенчев. — Посмотрим, как ты будешь протестовать! Мало ты знаешь нашего шефа — в два счета тебя раздавит. Жизни тебе не будет! Ведь у нас, дорогой мой, уже так принято — профессор, доктор, инженер Хаджикостов является выдающимся ученым, выполняющим какую-то важную, никому не ведомую специальную работу и все тут! Это вроде на веки вечные приклеенной этикетки! А ты кто такой? Кто тебе дал право оценивать работу такого выдающегося ученого?

— Много лет назад у него были интересные исследования! Он добился положительных результатов в области хлоралькального электролиза! — говорит Иван.

— Лучше бы их не было этих результатов. В этом-то и вся причина. Работа в институте идет плохо, а его директору никто слова не может сказать. Вспоминают о его достижениях, как ты, например, сейчас вспомнил. А то, что он сейчас ничего собой не представляет и ничего не делает, это никого не интересует! Такой подход к людям у нас уже стал общественной практикой!

— А партбюро? Ведь Василев, секретарь, он должен бы видеть?

— Василев принадлежит к тому типу секретарей, которые больше всего нужны Хаджикостову. Тихий, скромный человечек, занимается своим делом и по любому общественному вопросу идет на поводу у шефа. И он как ты: думает, что Хаджикостов большой ученый, неоспоримый авторитет, и поэтому его защищает. Петров болен и держится в стороне. Ну а Митрофанова ты знаешь лучше нас. Остальные ждут, что скажут в верхах. Методы Хаджикостова хорошо тебе известны. В газетах публикуются интервью, всюду говорят о достижениях, которые пока еще в будущем. Создается впечатление, будто мы усиленно работаем, будто наша работа ужасно трудная, непостижима для простосмертных и, если пока еще нет каких-либо результатов, то это не беда — важно, что люди работают…

— Если тебя интересуют подробности, приходи на собрание, на будущей неделе, послушаешь отчет…

— Сочинение Неделева на свободную тему! — вставляет Колманов.

— И ваши аплодисменты! — холодно добавляет Иван.

Оба морщатся. Их задели за живое.

— Слушайте, — говорит Иван, — мне не хотелось бы вас обидеть, пусть лучше мы останемся друзьями! Но вот, не успели мы встретиться, как сразу же разошлись! Извини меня, Колман! — Иван подает ему руку.

— Сигма! — восклицает Колман. — Ты не похож на себя! С тобой что-то сделали в казарме! Уж не командиром ли ты стал? Или пуля задела и твои мозги?

В Колманове хорошо то, что он быстро отходит.

— Только одно хотелось бы мне знать, — спрашивает Иван. — Все, что вы мне сказали — правда?

— Все! Даже мало мы тебе сказали! Спроси других!

Робкий стук в дверь. Заглядывает красивая женская головка.

— Что вам угодно? — сухо спрашивает Колманов.

— Товарищ директор… — с тихой торжественностью в голосе произносит она.

— …Профессор, доктор, инженер Хаджикостов! — добавляет Бенчев.

— …приглашает… — продолжает секретарша директора.

— …товарища… — говорит вместо нее Бенчев.

— Дойчинова! — заканчивает совсем смутившаяся секретарша.

— Ну, Сигма, поправь орден и иди! — разводит руки Колманов. — Скажи ему, что не имеешь ничего против, чтобы он подарил твою плитку своей супруге, а взамен дал бы тебе обещанный аппарат для определения поверхностного напряжения.

Секретарша исчезает в коридоре. Иван следует за нею. Со стен на него смотрят лики великих ученых: Менделеев, Ньютон, Эйнштейн, Жолио Кюри…

— Смотрят на нас! — произносит он вслух. — Все смотрят на нас!

«Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой? Вот он прекрасный, желанный мир, о котором ты мечтал! Вот оно, подлинное содержание большой жизни, к которой ты так страстно стремился! Есть ли в ней место для той первозданной природной простоты, которая, как ты веришь, лежит в основе всех человеческих взаимоотношений? Где наконец, то прекрасное, что люди во всем мире называют социализм? Где оно, обязательное содержание нашей современности? Ведь новое здание только напоминает о нем! Еще не поздно свернуть с этого пути! Есть еще время выбрать себе тихий, уютный уголок и замкнуться, зажить спокойной беспечной жизнью! Не хочешь? — В таком случае тебе предстоит приятная встреча с директором!»

Хаджикостов стоит за письменным столом своего роскошного кабинета. Он застыл в монументальной позе, словно его фотографируют — выдающийся ученый в рабочей обстановке.

Сквозь тонкую паутинку занавесей пробивается ровный матовый свет, холодно блестят зеленые листья кактусов, блестит черная политура письменного стола, блестят стекла книжного шкафа, блестят золотые буквы книг, блестит абажур, блестит ярко-красный ковер.

Академическая строгость и изысканность. Научная внушительность и роскошь. Здесь не болтают попусту, сюда не проникают сплетни и клеветнические измышления — здесь царит нечто торжественное, непостижимое для обыкновенного человеческого ума.

— А, Дойчинов! С приездом! — Хаджикостов резко поворачивается, огибает стол, четким уверенным шагом выходит на круг в центре ковра и величественно подает руку.

Хаджикостов высок, атлетического сложения. Он очень хорошо выглядит в свои пятьдесят пять лет — здоровый цвет лица, живые блестящие