История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - Семён Дмитриевич Ахшарумов

себя, и его повели к губернатору, поддерживая, потому что он не мог идти без посторонней помощи. Наконец он дошел.

«Садитесь, – сказал ему губернатор, – вот королевская грамота, касающаяся вас. Умеете вы писать?» Сельдон кивнул, потому что не мог говорить. Тогда губернатор продиктовал ему следующее письмо на имя короля, которое мы приводим целиком:

«Сир!

По безграничному милосердию Вашего Величества Вы соблаговолили простить мне, грешнику и виновному, все мои преступления относительно Вас. Эти преступления я сознаю, ненавижу их и умиленно прошу прощения у Вашего Величества. Я всегда буду самым покорным, самым преданным и самым благодарным из Ваших подданных. Я находился в заблуждении, когда провинился перед Вами – образцом царя земного. Примите, Государь, всепокорнейшую благодарность от Вашего кающегося подданного, и пусть меня постигнет кара, как в сей жизни, так и в будущей, если я когда-либо забуду, какое милосердие Вы выказали мне, не назначив надо мною особого суда, как я этого заслуживал».

Затем губернатор продиктовал ему следующее: «Я нижеподписавшийся, по приказанию короля заключенный в Бастилию, по доброй воле и с удовольствием благодарю господ офицеров и служащих при ней за их доброе обо мне попечение».

Сельдон колебался, но Рикеле сказал ему: «Сын мой! Это удостоверение необходимо. Свобода может быть вам дарована только при этом условии; притом же разве это не так?!» Потом Рикеле добавил: «Теперь клятву, сын мой!» – «Какую клятву?» – спросил Сельдон. «Клятву христианина, состоящую в забвении и покорности. Поклянитесь забыть все, что вы видели, слышали и испытали в Бастилии. Поклянитесь же, ибо таково приказание короля, чтобы никто не знал того, что произошло по его всемогущей воле. Никогда, ни при каких обстоятельствах и ни при ком вы не должны рассказывать ничего, касающегося администрации и порядков этого замка[52]. Даете ли вы в этом клятву?» – «Клянусь», – сказал Сельдон. «Вы свободны», – отвечал губернатор. После этого Сельдон потребовал возвращения отобранных у него при заключении вещей, но, так как их не нашли, он просил возвратить только портрет своей матери, и его ему отдали.

Через десять минут Сельдон, выбритый и одетый в приличное платье, благодаря Рикеле, который ссудил ему 50 экю в счет будущих его доходов, перешел последний подъемный мост и отправился в свой дом.

Вот как Сельдон освободился из Бастилии, а иезуиты через сделку с ним приобрели ежегодно по сто тысяч ливров. Все вышесказанное нами о Сельдоне от заключения его в Бастилию и до освобождения продолжалось от 1674 до 1705 г., а в это время много других узников было заключено в Бастилию. К рассказу о них мы теперь и обратимся. Это была эпоха отравлений, и этот род преступлений так распространился во Франции, что можно смело сказать, что в это время она переживала период тяжкой нравственной эпидемии. Этот страшный бич свирепствовал во всех классах общества. Началось со знатных и богатых. Они первые заплатили дань этой гнусной эпидемии. Сначала жертвами ее стали многие престарелые родители, облеченные различными титулами и столь же дорожившие жизнью, как и своими богатствами, потом некоторые мужья, стеснявшие кое-кого, потом некоторые приятели, знавшие важные тайны. Путем этих отравлений каждую неделю, каждый день смерть самым ужасным образом похищала членов высшего французского общества, а между тем ни двор, ни само общество не знали действительной причины этого зла. Вскоре, однако, оно стало распространяться и на другие слои общества. Так, в среде городского населения стали умирать так внезапно и таким странным образом председатели различных учреждений, прокуроры, банкиры и крупные торговцы, что самые сильные умы пришли в ужас и стали наблюдать. Наконец, лакеи и некоторые работники стали умирать вследствие скоротечных и острых болезней, столь странных, что сами врачи, по-видимому, не могли их объяснить и становились в тупик в подобных случаях. Наконец, зло распространилось и на деревни, и там люди стали умирать во множестве. Некоторые хворали месяц, другие один только день, одни умирали, богохульствуя, другие с непостижимыми взрывами смеха. Одни совершенно бледны, другие чрезмерно красны. При вскрытиях не обнаруживалась ни одна из обыкновенных болезней, но не заметно было и присутствие яда, только на некоторых частях внутренностей замечали небольшие красные пятна, похожие на укусы насекомых. Между тем как в различных слоях общества люди погибали столь ужасным и неожиданным образом, необходимо отметить тот факт, что в это самое время многие чрезвычайно быстро наживали себе состояния.

После казни маркизы де Бринвиллье и ее сообщников положение дела ухудшилось. Можно было подумать, что яд распространился в атмосфере и по непонятным для людей причинам обрушивался на некоторых из них своей губительной силой. Так продолжалось в течение нескольких лет, и к началу 1679 г. ядовитые порошки, известные под именем poudre de succession, были в таком ходу, что их можно было найти в каждом доме. Эти порошки ввела в употребление Катерина Хейз, которую обыкновенно называют la Voisin[53]. Она тоже была казнена (сожжена на костре) в 1680 г. по приговору суда за отравления. Часто при допросе какого-нибудь вора или разбойника, которых подвергали пыткам, судьи приходили в изумление, слыша от них показания об отравлениях, о которых до тех пор ровно ничего не знали. Казалось, что все население Франции разделилось на два разряда: на отравителей и отравляемых. Вот в каком печальном положении была эта страна в описываемую нами эпоху. После Бринвиллье полиция была на страже, но стеснена в своих действиях, а потому была бессильна. Причиною тому была неприкосновенность дворянства. Король не хотел предавать позору дворян, а потому не предавал их суду парламентов, а назначал по делу отравителей особый суд, называемый chambre ardente. Chambres ardentes назывались во Франции до революции особые суды, облеченные особыми полномочиями и которые назначались только в исключительных случаях. Таким образом, преступления высокопоставленных лиц оставались тайною. Они были известны только королю да членам судебной комиссии, число которых было, во всяком случае, невелико. Весь же позор и всю тяжесть этих преступлений взваливали на простой народ и простолюдинов, уличенных в них, карали, и карали жестоко. Что же касается дворян, то дело было обставляемо так в пользу их, что немногим из них приходилось и оправдываться на суде. 

Дело герцога Люксембургского  

Приведем для примера дело герцога Люксембургского. Он был арестован, отправлен в Бастилию и предан суду комиссии, заседавшей в арсенале по делу об отравлениях. Священник Лесаж, судимый по тому же делу, показал на суде, что герцог Люксембургский составил несколько ядов, что он устраивал заговоры против короля и указал, что яд предназначался для