Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

в животе ворочается холодное склизкое предчувствие. Все должно быть просто – просто, глупо и гадко. У людей иначе не выходит, не поэтому ли боги придумывают нам столько правил?

– Объясни, – сдавленно прошу я и подаюсь немного ближе. Опускаю руку на постель, рядом со сжавшейся в кулак рукой Эвера – той, на которой темнеет клеймо. – Объясни, вспомни, какой маленькой я тогда была. Что я упустила?

И Эвер объясняет. Он говорит недолго, но с большими паузами – будто нащупывая фразы в темноте и вместо них находя иногда острые камни или осколки амфор. Он перечисляет все слова, которые «дети героев» ему говорили. Повторяет все вопросы, которые ему задавали с приветливыми ухмылками. Помедлив особенно долго, шепчет имя Лина – и продолжает, продолжает ровно так, как я жду, и продолжение в который раз разбивает мне сердце.

Это полное ревности «Как ты любишь его?». Эта нетронутая комната с виолами. Этот горящий предсмертный взгляд. Это… «Ты никогда его не заслуживала».

Когда Эвер замолкает, мы сидим в тех же каменных позах: руки не соприкасаются, а вот лица близко. Я слышу, как тяжело он дышит; я хочу удержать его за подбородок, когда он отводит взгляд и комкает покрывало так, что мог бы порвать ткань, будь у него когти. Я бессильно ищу слова, но он заканчивает сам, тихо и сипло:

– Ты, может, была права, Орфо. В ту минуту я сошел с ума. Я сам знаю, что не должен был убивать их, они не заслуживали смерти, они были просто… просто… – Глаза вспыхивают, мокрая дорожка бежит по бледной щеке, и он резко отстраняется, опять вжавшись в спинку кровати. – Просто дети. Почти как Лин и ты. Они не травили меня, не преследовали, не били, это произошло один-единственный раз, и я не хотел, но…

Но ничего не изменить. Он сползает вниз, падает головой на подушку и жмурится. Я больше не знаю, что ответить. Я хотела понять причину случившегося, но вовсе не хотела, чтобы он каялся. В одном он прав: вчера, когда врала отцу, я, похоже, уже примерно знала, что услышу.

«Они довели и его, и меня». Так я и сказала.

«Он убил их, не владея собой».

«Монстр забрал его, а я не смогла спасти».

Все почти правда.

– Мне не нужна твоя ложь. – Я слышу это как в тумане, даже не сразу понимаю, о чем речь. Эвер лежит, все не открывая глаз. – Точно не перед Плиниусом. Если он правда хочет меня увидеть, я расскажу ему правду.

– Это твой выбор, – выдавливаю я, а на моем лице наверняка читается удивление. Эвер всегда был очень честным, но здесь мне трудно его понять. – А… перед остальными?

Он поднимает руки, запускает в волосы. Снова я смотрю на тонкий ободок бирюзы, пытаюсь вспомнить, когда подарила его Эверу и откуда взяла. Кажется, его вынесло море, прямо на пляж, и я подумала: это может быть древность с затонувшего корабля. Эвер считал иначе: скорее какой-нибудь вор из города неаккуратно нес мешок с добром. Но подарок принял.

– Тебе не повезет, если меня казнят прямо сейчас, верно? – Его голос снова охрип, глаза поблекли. – Хотя, в общем-то, казнь будет заслуженной и вполне отвечает моему чувству справедливости…

– Моему – нет, – пропустив вопрос, перебиваю я. – И поверь, папиному тоже. Он никогда особенно не любил эту банду нахлебников, бедных сироток, которым деньги выплачивались только в память о маме и…

– Они были людьми, – сипло, но строго обрывает Эвер. – Важными для Лина. Почему ты…

Да потому что для меня не было никого важнее тебя! Но как ни хочется крикнуть это ему в лицо, я щерю зубы и бросаю лишь:

– Потому что я та еще дрянь. Сам помнишь, как я тебя отлупила там, в Подземье. После тебя никого доброго со мной рядом не было, привыкай, я одичала.

Я сама предложила говорить «как взрослые люди», то есть по существу. Я смогла добиться правды от Эвера, я смогла даже увидеть его чувства, я уже вряд ли забуду его блестящие от слез глаза и этот хрип: «Просто дети». Но сама я чувств больше не выдам. Тем более он выжал их все.

– Я предлагаю тебе сделку, – закинув ногу на ногу и сложив на колене руки, снова заговариваю я. – Она не слишком обременительна, но если ты правда любишь папу и не хочешь, чтобы он оплакивал меня и королевство, советую согласиться. Все просто: мы доносим до законников и народа ту самую «подлинную» историю. О похищении Монстром. – Он кивает, показывая, что понял. – Я каюсь, что солгала в детстве. – Он хмурится, явно порывается что-то сказать, но я прошу подождать. – Снова приближаю тебя к себе. И мы начинаем просто… общаться. Как получится. – Теперь он смотрит удивленно, и я спешу пояснить. – Эвер, правила знаем мы оба. Мне было недостаточно тебя вытащить, тебе, даже если ты захочешь, будет недостаточно сказать: «Я тебя прощаю». – Я нерешительно тяну руку навстречу, но, видя, как он напрягся, только наставляю указательный палец на его сердце. – Все происходит там. Это сложно. Именно поэтому я также прошу тебя на какое-то время остаться с отцом в случае моей гибели. Поддержать его и попытаться что-то сделать со страной. Не дать ей развалиться, найти преемника, не знаю. Потом сможешь уйти. А если вдруг… – Теперь, к концу разговора, я убеждаюсь, что шансы ничтожны, но все же заканчиваю: – Если ты правда меня простишь, я отпущу тебя сразу после церемонии. Как я уже сказала, мне больше не нужен гаситель. У меня теперь есть Скорфус.

Не нужен гаситель. Пусть так.

Добавить нечего, и я снова откидываюсь в кресле. Опускаю на подлокотники руки, стараюсь держаться расслабленно, не отвожу глаз. Да, есть еще много вещей, которые мы друг другу не сказали. Но время бежит. Скорфус и отец, наверное, уже сходят с ума.

Эвер думает – а может, ему опять нехорошо. Он не шевелится, грудь вздымается совсем слабо, руки плетьми лежат поверх одеяла. Но взгляд опять прикован ко мне – теперь так, будто он мучительно пытается разгадать какую-то загадку.

– Ты сильно изменилась, – выдыхает наконец он. Не раздраженно, скорее задумчиво и устало. Нервы не выдерживают, включается привычная защита, я поднимаю бровь.

– Надеюсь, за этим не последует ничего вроде: «Ты стала такой горячей, что я, пожалуй, на месяцок сделаю тебя своей рабыней, чтобы ты вымаливала прощение».

Определенно, он оторопел. И определенно, я снова вижу на щеках слабые розоватые пятна. Но растерянность секундна.

– Давай не будем