Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

Засмеялся Петерс:

— То есть это только Бог вас с Орлинским то и дело сводит, да?

Борис осветился шикарнейшей, безмятежнейшей из коллекции своих улыбок:

— Почему нет? Какие пустяки. Меня судьба вот свела даже с вами, ближайшим соратником Феликса Эдмундовича. Мог ли такое представить себе я, рядовой агент питерской чрезвычайки!

Петерс уже глядел ледяными глазами:

— Ладно. Но об этом разговоре вы никому не должны рассказывать, особенно — Орлинскому.

— Так точно, товарищ Петерс.

— Можете идти, — командирски закончил Яков Христофорович.

* * *

Перед встречей петроградских попрыгунчиков и их братцев с Лиговки Ревский расположился у Косички, как иногда он теперь называл Глашу, за издырявленной стенкой зальчика с картинами и граммофоном, где те собирались обсуждать налеты на кассы «железки». Устроился Борис тут уже с согласия полюбовницы, не чинящейся с чужими секретами, раз доверила Сержу Студенту всю себя.

Был вечер, еще не разгорающийся гулеваньем, в зале — никого. Через отверстия в картинах Борису было хорошо видно и слышно усевшихся невдалеке за столом Куренка с Филькой, ожидающих земляков, которых они и сами не видели ни в Питере, ни в Москве. Наконец, Глашка ввела в гостиную легендарных гостей и, указав им на грозного моргуна и лысого громилу, удалилась.

Парочка прибывших мистических уркаганов была колоритной, как и состав их преступлений. Один — высоченный, с узкими и квадратными плечиками на теле-бруске, другой — приземистый, широкомордый — держал в руке что-то длинное, обмотанное мешковиной, по очертаниям похожее на винтовку или грабли.

Длинный, приблизившись к землякам, оголтело вращая какими-то окаянными, плошкообразными глазищами чернющего цвета, похожими на плавающие в мутно-белесом самогоне маслины, представился:

— А кличут меня Гроб, — что уместнейше подходило к очертаниям его фигуры и «смертельному» выражению глаз.

Второй поскреб сивую бороду, повел перебитым носом, будто принюхиваясь, и рявкнул:

— Я — Заступ.

Видавшие виды урки присмирели и понимающе переглянулись: выходит, в мешковине Заступ таскал кладбищенскую лопату, которой, как выяснилось в бою на Ваганькове, мог рубить и разить словно саблей и копьем.

— Куренок, Филя Ватошный, — пулеметно моргая, проговорил Куренок в ответ, показав на себя и товарища.

Филька добавил:

— Сидайте, выпьем да закусим, чем Бог послал.

Попрыгунчики уселись, и Гроб, очевидно, главарь, остановил протянутую в их направлении руку Ва-тошного с графином самогона.

— Не пьем.

— Как это? — удивился Филя, первый раз в жизни видящий непьющих «аховых». — Это ж знаменитая Глашкина «бритвочка».

— Сами и брейтесь, — мрачно произнес Заступ.

Он примостил свое орудие между ног, и, взяв кусок сала, начал его жевать, устрашающе двигая булыжной челюстью.

— Ага, — безостановочным бегом красных гляделок озирая их, произнес Куренок, — тада мы выпьем.

Они с Филькой опрокинули по изрядной рюмахе огненного изделия, но от непривычной неловкости даже не стали закусывать, а сразу взялись за папиросы. Но когда их пачку «шестерка» Ватошный по следующему гостеприимству протянул Гробу, тот нравоучительно задрал палец, похожий на каленый гвоздь, и молвил:

— Курить — бесам кадить!

Психопат Куренок не выдержал. Он запалил папиросу, затянулся ее дымом до треска скверного табака и сплюнул Гробу под ноги со словами:

— Вы кого решили учить жистянке? Вы кто такие на Питере и Москве, остолбени? Вас где еще на Расее знают?

— А при чем тут наша известность? — тоном пониже спросил Гроб, нацеливаясь антрацитовыми плошками с землистой, «черепной» морды.

— При том, орясина, что нам с Кошельком — потомственным фартовым — с такими захухряями вязаться не в цвет. Ты на питерской большой дорожке со своими замогильными промышлял без году неделю, а здесь на Ваганькове уже костями лег. И хочешь нас с Яшей учить пить-курить? — разошелся Куренок, потому что церемониться ему уже было нечего — выполнил задание для «хвоста» Ревского.

— А при чем тут Кошельков? — долбил Гроб.

— При том, что он заправляет с Сабаном на Москве, а меня на Питере знает вся Лиговка. Кто и где знает тебя?

Стукнул о пол своей «саблей» Заступ:

— Хорош без толку зевло открывать! Чего взялись за правилку? Для того ли, уважаемые братцы, мы собрались? Мы ж все свои, с Петрограду.

— Вот именно, — примирительно сказал и Куренок, — будем же только о деле.

— Давайте, — проговорил Гроб и соизволил взять соленый огурец, надкусить его редкими кривыми зубами под бледными деснами. — Мы вам зачем в этих налетах?

— Известное дело, — отвечал Куренок, возводя на него глазки, переставшие ежесекундно мигать, и указывая Фильке налить по второй рюмке, — вы ж мастера заворожить клиента. Ну, имею в виду насчет разной страхоты и ужаса. Тада мы станем глушить кассиров пачками. Они сомлеют беззвучно и охрана сразу не трекнется, меньше стрельбы.

Гроб погрыз огурец, поглядел по сторонам ужасными глазами, соглашаясь:

— Это можно, но только для умопомрачениев. В бой влезать уж у нас тут нету сил. Из троих раненых на Ваганькове двое концы отдали, один остался увечным. Налицо вся кладбищенская наша рота — я да Заступ.

Куренок с Ватошным выпили, все некоторое время ели. Особенно натужно работал Заступ, видимо, уважающий это занятие.

Филька поинтересовался:

— А чего ж остальные сюды не подъезжают? Девка-то у вас еще была.

Скелетное лицо Гроба снова застыло в маску и он объяснил:

— Не могут они перемещаться на длинные расстояния. Не в состоянии упрыгнуть от Мамки-Сы-рой-Земельки, что их на Питере благословила да пригрела.

От этих слов, прозвучавших крайне зловеще и уныло, у Куренка снова заплясали глаза, а набожный Ветошный перекрестился и все же снова спросил:

— За сыру земельку, значит, держитесь?

— А то как? — вступил в беседу, рыгнув, Заступ. — Как и все! Оттуда вышли, туда и уйдем. Главное — она, не небо, как внушают попы. Много ты чуял от солнца сушеного да от луны холодной? А земелька всегда оживит, ежели впитаешь от нее дух. Мамка-Сыра-Земля все время под нашими ногами, по ней ходим, на ней спим, с нее едим.

Куренок нервно курил, отводя глаза. Филька, словно поддаваясь остановившемуся на его переносице взгляду Гроба, продолжал спрашивать:

— Во-он как, ладило б вас… — осекся он перед эдакими вещателями, сказав любимую присказку. — Понимаю — такая леригия. Что же, и учителя, наставники у вас есть?

— Обязательно! — воскликнул Заступ и приподнял мешковину. — Вот мой.

Налил «бритвочки» себе Куренок, быстро выпил, сплюнул в сторону прохода и позвал подручного:

— Пора нам.

Гроб перевел жало взгляда на него и вдруг крикнул тонким голосом:

— Зачем плюешь? Ты уже второй раз плюнул. За что на земельку плюешь, плесняк куриный? Я отучу тебя греховодить!

— Что-о? — примерно так же взвизгнул Куренок. — Труп ты ходячий! Я тебе помогу улечься в мамку-земельку…

Он