Ошибка грифона - Дмитрий Емец

Оставленный без эйдосов суккуб как-то сразу утратил силы и из красивой девушки превратился в обвисшего старичка с мешками под глазами, железными зубами и кабаньей щетиной. Группа из трех физкультурно настроенных прохожих, собравшаяся наконец на помощь хорошенькой девушке, при виде такого преображения немедленно сдулась и неорганизованно отступила к метро.

— Пропуск забыли отдать! — ласково напомнил Варсус.

— Если Лигул узнает, нас прикончат! — пискнул «певец».

Варсус достал дудочку и сквозь отверстие в ней посмотрел на солнце.

— Странная штука! — сказал он. — Когда так вот глядишь, солнце кажется тусклым. У меня такое чувство, что моя дудочка просто пьет свет. В диких количествах! А потом подносишь ее к губам и…

— Не надо никуда ее подносить! — торопливо крикнул «певец». — Лигул может и не узнать! Ведь никто ему не скажет?

— Конечно нет! И о том, что вы хомячили эйдосы, тоже! — заверил его Эссиорх и, решительным движением пригнув к себе «певца», без всякой брезгливости извлек из его пластилинового носа приклеенный там эйдос.

— Ну как так можно? — спросил он с укором. — Вещь ценой во вселенную засовывается в грязный нос, где хранится без всякого ухода в жутких антисанитарных условиях!.. А теперь пропуск!

«Певец» с тоской посмотрел на своих спутников и положил на ладонь хранителю треть глиняной пла-стинки. Остальные двое последовали его примеру. Собравшись па ладони у Эссиорха, пластинка стала единым целым. На ней была изображена река с ладьей и унылая цепочка душ, бредущая к ней. От незатейливой картинки веяло такой тоской, что Дафна, взглянувшая на пластинку через плечо Эссиорха, сразу отвернулась.

— Ну вот! — решительно сказал суккуб. — Мы подчинились грубой силе! А теперь, милостивый государь, отпустите меня!

Варсус разжал руку, которой придерживал его за ворот. Суккуб с необычайным достоинством отряхнулся и, с каждым шагом обретая величие, направился к метро. Он шел-шел и должен был, по идее, уже скрыться из виду, но таинственным образом оставался на месте.

Эссиорх и Варсус чего-то терпеливо ждали. Наконец суккуб обернулся и с укором произнес:

— Ты кое-что забыл. Стереть удерживающую руну!

— Вы тоже кое-что забыли! — мягко возразил Варсус. — Пропуск в Тартар у нас — да. Но вообще-то нам нужен и пропуск па возвращение! Мелкая такая деталь!

Суккуб хлопнул себя по лбу.

— Как! На возвращение тоже! Вот я осел! А вы почему мне не сказали? — закричал он на комиссионеров.

Те пришли в ужас и стали без всякой милости колотить себя по лицам и щипать за щеки.

— Ой! Забыли! Ой! Забыли! — голосили они.

Страдания прекратились не раньше, чем Варсус поднес к губам свою дудочку. Тогда на ладонь Эссиорху лег еще один глиняный диск, тоже раздробленный на три части и собравшийся вместе. Он был таким же круглым и стыковался с первым диском в центре. На этом диске тоже была ладья, но теперь она зеркально плыла в противоположном направлении. И уже никакой очереди. Цепочка душ на берегу отсутствовала.

Ага, — пробормотал Эссиорх. — Срабатывает через полный поворот верхнего диска. Диск с душами — в Тартар. Без душ — обратно.

Он придирчиво оглядел диск и, подтверждая, что все в порядке, кивнул Варсусу. Тот стер удерживающую руну, и суккуб мгновенно улизнул, превратившись из старичка в афганскую борзую с оборванным поводком. Оба комиссионера, пшикнув, растворились даже чуть раньше. Спустя мгновение рядом с трамвайными путями валялись лишь оброненные брюки со следами хозяйственного мыла.

— Штанишки забыли! — крикнул Варсус в пустоту, однако за брюками, как и следовало ожидать, никто не вернулся.

Эссиорх передал пропуск Дафне. Та взяла его с бережным испугом и спрятала.

— Не бойся потерять его или разбить, — сказал хранитель. — Его можно только отдать. Однако сложность в том, что он всегда на троих! Если кто-то из вас погибнет в Тартаре, вам все равно придется искать третьего.

— Ты сегодня добрый! — сказал Мефодий. — А как насчет кота? Он входит в общий счет?

— Нет. Только люди или стражи. Иначе каждый лишний микроб обрушивал бы всю математику.

— Но-но! Попрошу без намеков! — обиделась за кота Дафна.

Они дошли до метро и здесь остановились, собираясь прощаться. Случайно Мефодий посмотрел за спину Дафне и застыл. Скамейка перед «Новокузнецкой» — вполне себе благонадежная с виду, с белыми следами голубиного помета и остатками газетки, прилипшими к высохшей краске — внезапно пришла в движение и начала как-то бочком, почти застенчиво подбираться к ним.

Все это продолжалось не больше двух секунд. Потом скамейка выгнулась и, теряя форму, взвилась в воздух. В воздухе она стремительно увеличилась и, окончательно перестав притворяться скамейкой, стала громадной, с вагон, многоножкой.

Буслаев еще успевал отскочить, но Дафна и Варсус, стоявшие к многоножке спиной, уже не успевали. И Мефодий остался с ними. В следующий миг многоножка врезалась в то место, где они стояли.

Эссиорх, в последний миг начавший оборачиваться, был сбит с ног боковой частью головы чудовища и отброшен в сторону. Скатываясь по вздыбленной земле и пытаясь вскочить на ноги, он увидел, как многоножка, извиваясь и раздирая асфальт, стремительно уходит в Подземье. Где-то близко гнило лопнула труба горячего отопления, и пар окончательно скрыл многоножку от Эссиорха.

Потирая ушибленное плечо, хранитель растерянно смотрел вниз. Клочья вырывающегося из тоннеля пара оседали на его куртке, превращаясь в капли поды. Эссиорх не знал, что ему делать. Преследовать многоножку бесполезно. Атаковать ее сильной магией — опасно для тех, кто внутри.

Одно ему было ясно: многоножка уже в Верхнем Подземье и вспарывает слежавшуюся глину со скоростью экспресса. Впереди Среднее Подземье — царство Нежити, а затем и Нижнее Подземье. Это уже почти Тартар. Как бы там ни было, а Мефодий, Дафна и Варсус окажутся там без пропуска.

Кто-то, шипя, плюхнулся Эссиорху па плечо и повис на его кожаной куртке. Хранитель повернул голову. Депресняк. Спина выгнута. Глаза пылают. Погладить его Эссиорх не решился. Биовампир есть биовампир. Будешь потом рыдать и растирать по лицу слезы.

— Ну что с тобой делать? Пошли со мной! — вздохнул Эссиорх и направился к Улите, которая ожидала его у мотоцикла, прыгая на холоде вместе с Люлем.

— А это чего за рыба-прилипала? — Улита ткнула пальцем в Депресняка, который подскакивал у Эссиорха на плече как наездник.

Эссиорх рассказал Улите, что случилось. Бывшая ведьма нахмурилась.

— Они погибли? — спросила она.

Эссиорх, помедлив, покачал головой:

— Нег. Я бы почувствовал.

Ведьма перестала хмуриться и вручила ему Люля:

— Тогда на! Держи свое создание!

— Почему я?

— Он весь в тебя! То хнычет, то не спит! А кто на кого похож — тот того и держит! Почему-то он не унаследовал прекрасный мирный характер мамочки!

— Улита!

— Что «Улита»? Чего я буду раньше времени в обморок падать? А если об асфальт ушибусь? Куда ползет многоножка? В Тартар?..

— В Тартар, — согласился Эссиорх.

— А им куда надо было? В Эдем? Все, папочка, не нагнетай панику!

— Улита! — повторил Эссиорх еще укоризненнее. Осветление Улиты происходило как-то совсем медленно. От грубости она никак не могла избавиться.

— Все, папочка! Поехали домой! Мы замерзли! потребовала Улита.

Эссиорх послушно повесил кенгуру с Люлем на грудь, локтем стряхнул Депресняка в мотоциклетную сумку, кое-как застегнул ее и поехал.

Маленький Люль был рабом расписания. И, как раб расписания, он делал его рабами и бедных папу с мамой. Расписание же у него было самое однообразное: поспал — поел — погулял — немного потаращился — задумался — поменял подгузник — опять поел и поспал. Кроме того, в расписание Люля входил ежевечерний плач. Всякий раз перед сном он минут сорок орал, от крика становясь багровым.

— Матвеем! — говорила Улита.

— Что «Матвеем»?

— Ну становится багровым. То есть Матвеем! Понял? — спрашивала Улита.

Эссиорху было не до наблюдения за словами.

— Может, у него живот болит? Воздуха наглотался? — спрашивал он.

— Ага! Щас! А то я этого хитреца не знаю! Это он себя огорчает, чтобы ночью лучше спать! Я сама такая. Вечером не огорчишься — ночью сладко не поспишь! — заявляла Улита.

— Погоди! Ты же сказала, что он в меня?!

— Да, в тебя! — быстро поправлялась ведьма. — Ты вот тоже недавно вопил, когда мы немного порисовали маслом на твоей картине!..

— Вы оттиснули на картине руки и ноги! Я рисовал ее неделю!

— Ну да! Ножку твоего любимого ребенка и ручку твоей любимой жены! Разве это не умилительно? Все- все-все, на глупые вопросы больше не отвечаю!

В тот вечер все пошло по обычному сценарию.