Ошибка грифона - Дмитрий Емец

Единственным, кого они слегка озадачили, оказался молодой африканский студент, раздающий листовки на бесплатное посещение солярия. Студент вручил Варсусу листовку и, улыбнувшись очень белыми зубами, спросил, который сейчас час.

— Одиннадцать семьдесят пять! — не задумываясь ответил Варсус.

Глаза у студента недоуменно округлились.

— Одиннадцать семьдесят пять — это двенадцать пятнадцать! — объяснила Дафна.

Она уже привыкла к фокусам Варсуса, и ей даже нравилось высчитывать, сколько, например, будет «без ста двадцати ноль». Оказывается, десять часов вечера!

Оставив озадаченного студента и дальше рекламировать солярии, Эссиорх повел своих спутников за павильон «Новокузнецкой», где толпа уже рассосалась и стояли лишь отдельные кучки общающихся людей.

Здесь хранитель поднес ко рту палец и, кивнув куда-то вперед, спрятался за киоск.

— Там! Только тихо! — прошептал он.

Скользнув за ним следом, Мефодий осторожно высунул голову.

— Ну! Давай-ка на наблюдательность! — предложил Эссиорх. — Только к истинному зрению не прибегай!

Глава четырнадцатая

Артисты больших и малых театров

Мне сказала Тетя Соня,

Что слыхала Тетя Алла,

Что во вторник Тетю Цилю Тетя Ханна уверяла,

Что как будто Дядя Нухим Сам слыхал,

Как на прощанье Энык-Бенык, уезжая,

Всем промолвил:

— До свиданья!

У трамвайных путей, идущих вдоль радиоцентра, была глубокая грязная лужа. Ночью она замерзала, днем таяла и глотала окурки и мелкие монетки, выскакивающие из карманов перепрыгивающих ее прохожих.

Перед лужей на корточках сидел бомж в трусах и хозяйственным мылом стирал свои брюки, то и дело их решительно встряхивая. Капли и мыльная пена летели на людей на трамвайной остановке.

Люди шарахались в разные стороны, отодвигались, ругались.

Метрах в десяти от бомжа на газоне разместился уличный музыкант и, отстукивая ритм ладонью по гитаре без струн, орал самым кошмарным в мире голосом. За каждым, кто проходил мимо, музыкант назойливо бежал со шляпой. Причем особенную назойливость проявлял по отношению к тем, кому он, по всем признакам, не нравился.

Чуть ближе к радиоцентру, там, где непрерывно тек людской ручеек, стояла скромная и милая девушка в очочках и, держа в руках папку, предлагала прохожим под чем — то расписаться. Расписывались много и охотно. Даже очередь порой выстраивалась.

— Место неудачное человек для стирки выбрал! — сказал Мефодий, вновь переключая внимание на бомжа в трусах.

— Напротив, очень удачное! Никак его не обойдешь! — сказал Варсус, соображавший быстрее Буслаева.

— Почему?

— Потому что это комиссионер под личиной!.. И тот с гитарой — комиссионер. А девушка в очочках, кажется, суккуб. Комиссионеры не могут в таких хорошеньких превращаться…

— Ага, — подтвердил Эссиорх. — Суккуб. Собирает подписи, чтобы бомжа и музыканта отсюда убрали и посадили суток так на пятнадцать. А на самом деле там крысиным молоком между строк отречение от эйдоса.

— Это же будет не засчитано! Бумажка фальшивая! — заметила Дафна.

— В том-то и дело, что нет, — вздохнул Эссиорх. — Люди, которые подписывают, все без исключения очень искренно ненавидят. Прямо горят гражданской сознательностью. Истребить этих уродов, стереть с лица Земли! Вот подпись силу и обретает… Сама взгляни, как все гладко идет!

Дафна увидела, как, принимая у бодрого пожилого мужчины ручку, суккуб будто случайно коснулся его. В следующий миг ладонь суккуба на доли секунды скользнула человеку в грудь, пройдя сквозь кожу и ребра. Ощутив что-то неопределенное, но страшное, мужчина тихо охнул. Поочередно схватился за сердце, за желудок, за печень. Сердце тикало. Желудок варил. Печень рапортовала о полном своем довольстве. Но тоска не исчезала. Тогда мужчина с острым подозрением уставился на девушку, но та мило улыбалась, одновременно за локоток разворачивая его к метро. Не понимая, что с ним, пенсионер, часто оглядываясь, потащился к павильону «Новокузнецкой».

А суккуб, улыбаясь, уже спешил к шагавшему по дорожке молодому человеку, протягивая ему папку с ручкой. Молодой человек ответил суккубу столь же любезной улыбкой, охотно взял у него ручку и нарисовал на договоре смайлик. Потом полюбовался смайликом и пририсовал к нему еще ушки и реснички. И снова улыбнулся суккубу, еще милее, чем в прошлый раз. Не оставаясь в долгу, суккуб приготовился ответить ему столь же волшебной улыбкой, но внезапно дернулся всем телом, и рот его пополз вбок и вниз.

Несмотря на дурацкую шапочку, он узнал в молодом человеке Варсуса — одного из лучших бойцов света, известного также как «пастушок». В ужасе подпрыгнув, суккуб попытался улетучиться, но жабой обрушился на асфальт. Опять подпрыгнул — и опять обрушился… Варсус укоризненно поцокал языком и показал суккубу договор, внизу которого, чуть ниже смайлика, была изображена небольшая руна.

— Больше не скачи! Сам знаешь: пока эта руна здесь, ты не отдалишься от меня больше чем на два шага! — сказал он.

Тем временем Эссиорх и Мефодий подтащили к ним комиссионеров. Комиссионер Эссиорха был несколько помят, поскольку хранитель приложил-таки его кулаком, а комиссионер Буслаева попискивал и ругался, размахивая мокрыми брюками.

— За ушко! За ушко меня возьми! Так ты меня задушишь! — хрипел он.

Мефодий не поддавался, зная, что уши у комиссионеров легко отрываются. Тот же фокус, что у ящерицы с хвостом. Останешься с ухом в руке и потом развлекай себя тем, что лепи из него оживающих гадиков.

— Люди! Спасите! Есть у вас хоть капля человечности? — голосил суккуб, работая на публику.

Тело у него изгибалось очень художественно, с глубоким драматизмом. Мефодий, как ни привычен был к театральным проделкам сук кубов, и то едва не кинулся вырывать девушку из рук Варсуса, но случайно заметил, что локоть у бедняжки в порыве актерства выгнулся в противоположном направлении. В следующую секунду Варсус аккуратно вставил в разинутый рот красавицы снятую с головы шапочку:

— И не вздумай выплевывать! Я обижусь! Ты понял?

Суккуб закивал с шапочкой во рту.

— Это правильно! — одобрил Варсус. — Еще бы один писк — и из страдающего ты сделался бы пострадавшим!

Комиссионеры, в отличие от суккуба, голосить не пытались, а, шушукаясь, поглядывали на Мефа и на золотые крылья у него на шее.

— Здравствуйте, Мефодий Игоревич! — залебезил «бомж». — С повышеньицем вас!.. А мыто вас еще вот такусенького помним! Сидит себе на Большой Дмитровке, эйдосы принимает, договорчики продлевает! Малюсенький такой, прямо кнопочка, под штанишки телефонный справочник подложен! А такой весь решительный-решительный! Прямо ни-ни! Я тогда уже знал, что вы далеко пойдете! Вот ему вот, Гнусию, говорю: «А наш-то Мефочка далеко, далеко пойдет!»

«Певец» закивал, соглашаясь с ним:

— А Арей-то, Арей! Как без него плохо! И без Улиточки! И без Наточки с Чемоданчиком! Какое время-то было золотое! Золотое время! Хоть и били вы нас — но как били! Своей ручкой! — добавил «певец» и, расчувствовавшись, захныкал. Искренно так зарыдал, со слезами.

Мефодий тоже было расчувствовался, но случайно заметил, как, стекая по одежде, пластилиновая слеза втягивается в ногу и шариком катится вверх, напрямую поступая к глазам.

— Вот и хорошо, что помните! — похвалил он. — А теперь слушайте: бугор будет говорить! И он показал пальцем на Эссиорха, который оказался совсем не готов к такому комплименту.

— Ну зачем же так официально называть мою полную должность? — произнес он недовольно. — Каждой тройке комиссионеров, работающих в составе единой группы, по новому закону выдается свободный пропуск в Тартар! Канцелярия мрака теперь желает получать эйдосы сразу, минуя национальные отделы. Глобализация, елки-палки! Так вот: нам нужен этот пропуск!

Комиссионеры соображают быстро, да и суккубы не тормозят. Вопрос «зачем» у них даже не возник. На личиках появилось даже некоторое облегчение, потому что ясно стало, что их не убьют.

— А эйдосы? — деловито спросил «певец».

— Эйдосы остаются у нас. Мы вернем их хозяевам, по многие, боюсь, с таким подходом к жизни опять их потеряют! — Эссиорх ловко извлек из выдолбленного грифа гитары «певца» спрятанный пузырек из-под валерьянки. Другой пузырек обнаружился у «бомжа» в каблуке, суккуб же хранил эйдосы в пустотелой заколке. С ней пришлось проявить большую осторожность. Заколка кусалась, щелкая как бешеная. Зубцы ее были пропитаны ядом.

Оставленный без эйдосов суккуб как-то сразу утратил силы и из красивой девушки превратился в обвисшего старичка с мешками под глазами, железными зубами и кабаньей щетиной. Группа из трех физкультурно настроенных прохожих, собравшаяся наконец на помощь хорошенькой девушке, при виде такого преображения немедленно сдулась и неорганизованно отступила к метро.