Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

— Ну, такие траты, по-моему, вовсе ни к чему! — запротестовала Дитятева.

— Отчего же? — усмехнулся Ландсберг. — Отчего же — я ведь вам еще не рассказал о своих дальнейших планах на будущее. Мне понадобится большой дом…

Обвенчаться Ландсберг и Дитятева решили через два месяца: при всей условности их брака подготовка к подобному событию требовала времени. Взять то же подвенечное платье — вряд ли его сошьют местные портнихи. Значит, надо ехать либо в Николаевск, либо во Владивосток. Да мало ли еще что… А вот о помолвке следует объявить не мешкая, чтобы пресечь все приставания местных донжуанов.

К тому же, через два месяца истекала треть срока Ландсберга, и можно было с полным правом ходатайствовать о перечислении в ссыльнопоселенцы.

Первой о предстоящей свадьбе Ландсберга и Дитятевой была поставлена в известность супруга окружного начальника — сам он был в это время в отъезде во Владивостоке. Если мадам Таскина и удивилась, то очень ловко это скрыла. Она поддержала и ободрила Ольгу Владимировну, хорошо отозвалась о «женихе».

— Он, конечно, каторжник, милочка. И даже убил кого-то, говорят, — чего уж тут скрывать. Но даже Библия учит: не судите, да не судимы будете. Помните? Не знаю, право, то ли тут трагическая ошибка молодости, то ли еще что, — но человек он глубоко порядочный, это сразу видно. Да и знаем мы его с мужем давненько — три года, почитай, как супруг сюда назначение получил. Достойный молодой человек! Люди судачить будут? Не стоит на это обращать внимание, милочка! Люди в большинстве своем злы по своей природе.

С Ландсбергом мадам Таскина говорила более откровенно:

— Скажите мне по совести, Карл Христофорыч: ваше решение продиктовано лишь желанием оградить Ольгу Владимировну от назойливости наших поселковых кобелей? Или же… Или тут примешаны и чувства? Скажите честно, я даю слово сохранить вашу тайну!

— Хм… Мария Петровна, а почему вы решили, что мой будущий брак с Ольгой Владимировной является фикцией? — чуть растерялся Ландсберг.

— Вы не умеете лгать, Карл Христофорыч! — погрозила пальцем Таскина. — Я ведь давненько с вами знакома, успела многое в вас понять. На мой взгляд, вы принадлежите к немногочисленной, к сожалению, категории мужчин, которые к браку относятся весьма серьезно и ответственно. Такие мужчины женятся только на истинно любимых ими женщинах. И не умеют скрывать свою любовь. А у вас… У вас, Карл Христофорыч, нет того огня в глазах! Нет, я прекрасно понимаю и одобряю ваш поступок — но ведь это только жалость, не правда ли? Желание сильного человека взять под свою защиту того, кто слабее. Я не права?

— Сдаюсь, Мария Петровна! — шутливо поднял руки Ландсберг. — Сдаюсь и преклоняюсь перед вашей прозорливостью. И еще надеюсь, что никто в нашем Александровске таковой больше не обладает! Действительно, мы с Ольгой Владимировной решили, что статус замужней дамы — единственный выход в ее положении, не считая отъезда с Сахалина.

— Скажите, а она вам совсем не нравится? Или ваше сердце занято другой, Карл Христофорович?

— Мадмуазель Дитятева очень добрый, простой и славный человек, Мария Петровна. К перечисленным качествам стоило бы добавить ее целеустремленность, упорство в достижении цели и смелость. Да-да, Мария Петровна, именно смелость! Согласитесь, что дать согласие на бракосочетание с нынешним каторжником и вчерашним… преступником — это вызов нашему обществу. Впрочем, все эти дополнения я бы отнес к качествам, более ценимым мною в мужчинах, нежели в женщинах.

— А вы не ответили на мой второй вопрос, хитрец этакий! — засмеялась мадам Таскина.

— Извольте! — пожал плечами Ландсберг. — Когда-то, в моей прошлой жизни, в Санкт-Петербурге, у меня была невеста. Я любил ее всем сердцем, и она, мне кажется, платила взаимностью. Но потом все рухнуло, Мария Петровна. Она вернула мне обручальное кольцо, а ее отец прислал гневное письмо с требованием навсегда исчезнуть из их жизни. Два года назад, как сообщали петербургские газеты, моя невеста вышла замуж и, кажется, покинула с супругом Россию. Разумеется, я помню свою Марию. Помню, и если кого-то и виню, то только себя. Вот так-то…

— Вы славный человек, Карл Христофорыч! — Таскина встала, давая понять, что беседа закончена. — Надеюсь, что когда-нибудь и вы будете счастливы. Разумеется, я непременно сразу же сообщу своему супругу вашу новость — не раскрывая ему ваших с Ольгой Владимировной тайн. И уверена в том, что он тоже будет рад за вас. И, конечно же, никаких препятствий для вашего бракосочетания не будет-с!

Так оно и случилось. По возвращению начальника округа из служебной поездки во Владивосток, Ландсберг был немедленно им вызван.

Получив нынешнее свое назначение относительно недавно, Таскин сразу прослыл у сахалинских чиновников большим либералом и даже любителем «излишнего гуманничания» с арестантами. Последние же не могли нарадоваться новому начальнику, практически изжившему в округе процветавшее наказание розгами. Будучи строг и требователен к лентяям и бездельникам, Таскин все же особо выделял среди прочей ссыльнокаторжной публики людей интеллигентных и образованных, отлично понимая, что на каторге им приходится тяжелее, нежели простолюдинам. Таскин не раз устраивал разносы надзирателям и тюремным смотрителям, если узнавал, что те ставят на тяжелые общие работы попавших на каторгу образованных людей. И доказывал, что те принесут округу гораздо больше пользы, ежели будут заниматься не добычей угля в шахтах или тасканием бревен, а более привычными занятиями в школе, на метеостанции или в канцелярии.

— Ландсберг, я тут только что случайно узнал, что вы, отбыв по приговору суда уже без малого треть назначенного вам наказания, не воспользовались своим правом. И даже не написали прошение о перечислении вас в ссыльнопоселенцы. Это тем более странно в преддверии скорых перемен в вашей судьбе, о которых мне сообщила Мария Петровна. Не мне вам говорить, Ландсберг, что и божьи, и человечьи мельницы мелют медленно. Пока бумага пройдет все инстанции… Словом, могу я узнать причину такого равнодушия к собственной судьбе?

Ландсберг чуть заметно пожал плечами:

— Грех мне на судьбу жаловаться, ваше превосходительство! Я и приговорен был, как изволите видеть из моих документов, к каторжным работам в рудниках. А между тем занимаюсь бумагами в канцелярии. Как говорят, от добра добра не ищут. Да и срок не вышел пока. Так что не смею никоим образом искушать судьбу-с…

— Перестаньте, любезный! — махнул рукой Таскин. — Кому бы была польза от того, что вас, формальности ради, назначили бы на работу в каменоломню? Вас бы, наверное, и на свете уж не было. Тогда как на своем месте вы приносите округу ощутимую практическую