Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

папито, а потом всегда прибегает Китаец и предупреждает мами, а та звонит дяде Вику и говорит, чтобы он пришел и забрал свои теннисные туфли. Карла ни разу не видела, чтобы дядя Вик приносил к ним домой какие-либо туфли, кроме рябых ботинок, в которых он ходит. Он всегда приезжает в одном из лимузинов, которые Карла видела только на свадьбах и в кортеже Трухильо. Дядя Вик разговаривает с главным полицейским и дает ему денег, а потом все они снова забираются в свои джипы и с ревом уезжают. Это здорово, как в кино. Но мами говорит, что им нельзя рассказывать об этом своим друзьям. Когда Карла спрашивает почему, она объясняет: «В рот, закрытый глухо, не залетает муха».

Коробка «Рассел Стовер» проделывает полный круг и возвращается к тете, которая достает одну из маленьких бумажных формочек и вздыхает, когда дети начинают спорить, кому она достанется. Приходит улыбающийся дядя Вик, ерошит Мундину волосы, кладет ладонь на плечо тети и спрашивает у всего стола:

– Ну, кто хочет поехать в Нью-Йорк? Кто хочет увидеть Эмпайр-стейт-билдинг? – дядя Вик всегда разговаривает с ними по-английски, чтобы они практиковались. – А как насчет статуи Свободы?

Сначала кузины переглядываются, опасаясь, что дядя Вик разыгрывает их и, когда они закричат: «Я хочу! Я!» – скажет: «Попались!»

Но сначала Карла, потом Сэнди, а потом Лусинда нерешительно поднимают руки. Запускается цепная реакция, и руки, в некоторых из которых еще зажаты шоколадки «Рассел Стовер», взмывают одна за другой.

– Я, я, я хочу поехать, я хочу поехать!

Дядя Вик выставляет перед собой ладони, чтобы дети не шумели. Когда все они затихают в ожидании выбора победительниц, он смотрит вниз на сидящую рядом с ним тетю Кармен и спрашивает:

– Ну что, Кармен? Хочешь поехать?

И все дети кричат:

– Да, тетя, да!

Карла тоже кричит, пока не замечает, что у тети, накрывающей пустую коробку конфет крышкой, дрожат руки.

Лаура до ужаса боится ляпнуть что-нибудь лишнее. Эти два подонка расспрашивают ее уже полчаса. К счастью, Йойо и Фифи с хныканьем цепляются за нее. Она с преувеличенным вниманием спрашивает девочек, чего они хотят, велит им почитать наизусть стихи для гостей или пытается заставить насупившуюся малышку Фифи улыбнуться мерзкому толстяку.

Наконец – какое облегчение! – Вик пересекает лужайку, ведя за руки Карлу и Сэнди. Мужчины поворачиваются, и их ладони почти машинально ложатся на кобуру. Их жест напоминает о мужчинах, поглаживающих свои гениталии. Возможно, именно эта смутная сексуальность, присущая царящему вокруг насилию, в последние месяцы отбила у Лауры желание заниматься любовью.

– Виктор! – зовет она и, понизив голос, дает разъяснения полицейским, словно не хочет, чтобы они опозорились, показав, что не знают такого важного человека: – Виктор Хаббард – консул в американском посольстве. Прошу прощения, сеньоры.

Она выходит в патио и, клюнув Вика в щеку, шепчет:

– Я сказала им, что он играл с тобой в теннис.

Вик чуть заметно кивает, не переставая улыбаться, словно он в кресле у дантиста.

Лаура бурно приветствует Карлу и Сэнди.

– Мои дорогие, мои милые крошки, вы поели?

Девочки кивают, пристально наблюдая за ней, и она с болью осознает, что они быстро перенимают язык полицейского государства: каждое слово, каждое движение может представлять опасность, так что следи за языком, смотри куда идешь.

Виктор приветливо здоровается с мужчинами, похлопывает их по спинам и дважды спрашивает, как их зовут, словно хочет похвалить их перед полицейским начальством или подать жалобу. Лаура с радостью замечает, что мужчины, занервничав, начинают ерзать на сиденьях.

– Мы пришли, чтобы задать несколько вопросов доктору, но он, кажется, исчез.

– Вовсе нет, – возражает Вик. – Мы только что играли в теннис. Он будет дома в любую минуту.

Мужчины встревоженно выпрямляются в креслах. Вик говорит, что если что-то случилось, то наверняка он сможет все прояснить. Как-никак доктор – его близкий друг. Лаура следит за их реакцией, когда Вик сообщает им новость, новую для нее самой. Доктор получил стипендию в больнице в Соединенных Штатах, и он, Виктор, только что узнал, что документы его семьи согласованы руководителем иммиграционной службы. Так что с чего бы доброму доктору впутываться в неприятности.

«Вот как, – думает Лаура. – Значит, документы одобрены и мы уезжаем».

Все, что она видит вокруг, вдруг обостряется, словно сквозь призму утраты: висящие в соломенных корзинах орхидеи, ряд медицинских склянок, которые Карлос разыскивал для нее в старых аптеках по всей стране, густой свет, в лучах которого искрится золотая пыльца. Ей будет не хватать этого великолепного света, согревающего ее кожу изнутри и украшающего драгоценностями деревья, траву, пруд с кувшинками за живой изгородью. Она думает о своих предках, светлокожих конкистадорах, которые прибыли в этот новый мир, не зная, что сверкающий свет и есть то самое золото, которое они ищут.

«И посмотрите, что они натворили», – думает Лаура, подняв взгляд и увидев золотую вспышку во рту одного из полицейских, растянутом в испуганной улыбке.

Этим утром гомик на углу, продавший им лотерейные билеты, сказал:

– Берегитесь, языки пламени ваших святых горят над самыми вашими головами. Десница Божья опускается, и одни будут вознесены, а другие… – Он перевел взгляд с Пупо на Чеко. – Другие будут отброшены.

Пупо прислушался и перекрестился, но Чеко заломил руку гомика ему за спину и пригрозил покарать Господней десницей его мужское достоинство. Пупо страшат гнусности, вылетающие изо рта Чеко. Трудно поверить, что они кузены из крестьянской семьи, которых матери за ухо таскали по воскресеньям в церковь и вскармливали верой и всем, что росло на их маленьком участке земли.

Но гомик, торговавший лотерейными билетами, был прав. День начал их удивлять. Сначала их вызывает дон Фабио. Особое задание: они должны докладывать обо всех перемещениях этого самого доктора Гарсиа. Не успевает Пупо и глазом моргнуть, как Чеко подъезжает на джипе к самому порогу дома Гарсиа и в нарушение приказов выдает этот номер с обыском. Суть в том, что если обыск что-нибудь даст, то их предприимчивость оценят, а их самих наградят и повысят. Если же ничего не найдется, а у семьи есть связи, то они вернутся к службе в тюрьме, где будут мыть комнаты для допросов и поливать водой камеры, которые бедные напуганные ублюдки пачкают своей потерей самообладания.

Едва ступив на порог дома, Пупо понимает по поведению старой гаитянки, что это опорный пункт, где что-то прячут, будь то оружие, спиртные напитки или деньги. Приехавшая женщина нервничает и прыгает, как кузнечик, фальшиво улыбается и бросается влиятельными именами, будто хлебными крошками. Чаще всего она упоминает имя рыжего гринго из посольства. Сначала Пупо думает, что она просто блефует, и уже поздравляет себя и Чеко с большой находкой. Но потом рыжий гринго и вправду появляется, держа за руки двух кукольных девочек.

– Кто ваш начальник? – резким голосом спрашивает гринго. Когда Чеко называет имя, американец запрокидывает голову: – А, Фабио, ну конечно!

Пупо видит, что рот Чеко растягивается в резиновой, едва не лопающейся улыбке. Они задержали даму из важной семьи. Они, возможно, не на тех напали. Пупо знает одно: дон Фабио по полной оторвется на их и без того покрытых рубцами спинах.

– Вот что я вам скажу, – предлагает американский консул. – Почему бы мне просто не позвонить старине Фабио прямо сейчас.

Пупо втягивает голову в плечи, как если бы она могла слететь от одного упоминания имени начальника. Чеко кивает:

– A sus órdenes[94].

Американец звонит с телефона в прихожей, откуда слышно, как он говорит на своем невнятном испанском. Сначала тишина, во время которой он, должно быть, ждет соединения, а потом его голос теплеет:

– Фабио, насчет этого маленького недоразумения. Давай я сам поговорю с иммиграционной службой, и через сорок восемь часов доктора не будет в стране.

Должно быть, дон Фабио на другом конце провода пошутил, потому что американец разражается