Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

слезы, когда она слышит на подъездной дорожке машину и понимает, что это, наверное, что это наверняка…

– Мами здесь! – кричит она в надежде, что эта хорошая новость остановит слезы ее младшей сестры.

Мужчины переглядываются и убирают револьверы назад в кобуру.

Входит неизменно угрюмая Чуча и громко объявляет:

– Донья Лаура дома.

Уходя, она роняет мелкий порошок. Ее губы постоянно движутся, как если бы она, по своему обыкновению, недовольно ворчала себе под нос, но Йойо знает, что она нашептывает заклинание, которое сделает мужчин бессильными и умиротворенными.

Приближаясь к своей подъездной дорожке, Лаура дважды нажимает на клаксон, подавая охраннику сигнал открыть ворота, но, к ее удивлению, они уже открыты. Китаец стоит перед маленькой будкой охраны, разговаривая с мужчиной в хаки. Лаура видит впереди черный «фольксваген», и ее сердце уходит в пятки. На пассажирском сиденье рядом с ней сидит Имакулада – молоденькая деревенская девушка, которую пришлось несколько месяцев уговаривать прокатиться в автомобиле.

– Doña, hay visita[76], – говорит Имакулада.

Лаура подыгрывает ей, сдерживая дрожь в голосе.

– Да, да, гости.

Она останавливает машину и подзывает охранника.

– Qué hay, Chino?[77]

– Они ищут дона Карлоса, – напряженно говорит тот. Он понижает голос и поглядывает на Имакуладу, которая смотрит вниз на свои ладони. – Они здесь уже долго. Еще двое ждут в доме.

– Я поговорю с ними, – отвечает Лаура Китайцу, получившему свое прозвище из-за слегка раскосых глаз. – А ты иди к донье Кармен и скажи ей, чтобы позвонила дону Виктору и велела немедленно прийти и забрать свои теннисные туфли. Теннисные туфли, слышишь?

Китаец кивает. На его сообразительность можно положиться. Китаец был с их семьей целую вечность – ну разве что немногим меньше, чем Чуча, которая появилась, когда мать Лауры была беременна Лаурой. Китаец подзывает мужчину в хаки, и тот, бросив сигарету на лужайку за своей спиной, подходит к машине. Здороваясь с ним, Лаура видит, как Китаец направляется через лужайку к дому дона Мундо.

– Донья, простите, что вот так запросто к вам заглянули, – говорит мужчина с фальшивой вежливостью, которую будто усердно выжимают из тюбика. – Нам нужно задать доктору Гарсиа несколько вопросов, а в клинике нам сказали, что он дома. Ваш мальчик (мальчик! Китайцу уже за пятьдесят) говорит, что доктора еще нет, так что мы дождемся его прихода. Он наверняка уже в пути… – Мужчина поднимает взгляд к небу, прикрыв глаза ладонью: солнце прямо у него над головой, полдень, время обеда, время, когда каждый мужчина должен сесть за свой стол, преломить хлеб и прочитать благодарственную молитву Богу и Трухильо за изобилие, царящее в стране.

– Разумеется, подождите его, но, прошу вас, только не под этим палящим солнцем, – Лаура возвращается к своей величественной манере. Обычно это обезоруживает бедных деревенских лакеев, большинство из которых завербовались в Службу военной разведки, чтобы набить карманы деньгами, а животы – едой и ромом и повесить на бедра пистолеты. Но в глубине души они остаются мальчишками-босяками, срывающими кокосы для el patrón[78], когда тот со своей семьей приезжает в свои fincas[79] по воскресеньям. – Вы должны войти и выпить чего-нибудь прохладительного.

Мужчина благодарно склоняет голову. Нет, он должен оставаться на месте, приказ. Лаура обещает прислать ему холодного пива и подводит машину к дому. Она гадает, удалось ли Кармен связаться с Виктором. Вик сказал связаться с ним при первом признаке опасности, кодовая фраза – «теннисные туфли». Его слову можно верить. Не его вина, что Государственный департамент США трусливо отказался от осуществления заговора, который поручил ему организовать. Он обещал благополучно вывезти мужчин из страны. Всех, кроме Фернандо, разумеется. Pobrecito[80] повесился на ремне в своей камере, чтобы не выдать имен остальных под пытками, которым его подвергали приспешники Трухильо. Вот уже месяц, как Фернандо в могиле, да сохранит нас всех святой Иуда.

На пороге она отправляет Имакуладу разбирать продукты и велит ей отнести мужчине у ворот дешевого пива «Президент», которое всем им нравится. Потом, перекрестившись, она входит в дом. В гостиной навстречу Лауре встают двое мужчин; Фифи в слезах подбегает к ней; следом идет испуганно распахнувшая глаза Йойо. Лаура воспитывает своих девочек по-американски и читает всю новую литературу, а потому понимает, что ей не следовало бить Йойо в тот раз, когда она всех их так перепугала. Но в этой богом забытой адской дыре поневоле теряешь голову, и применяются другие правила. Сейчас, например, она подумывает сделать нечто дикое и сумасбродное – упасть без чувств, как делали женщины в старых фильмах, когда хотели отвлечь внимание от какого-то проблемного вопроса, расстегнуть блузку и предложить ублажить этих мужчин, если они позволят ее мужу и детям сбежать.

– Господа, прошу вас, – говорит Лаура, приглашая их сесть, а потом глазами показывает детям, чтобы вышли из комнаты.

Все повинуются, кроме Йойо и Фифи, которые, не произнося ни слова, встают по обе стороны от нее.

– Что-то случилось? – начинает Лаура.

– Мы просто хотим задать дону Карлосу несколько вопросов. Вы ожидаете его к обеду?

В этот момент ей в голову приходит способ задержать этих мужчин. Она надеется, что Вик уже на подходе, – уж он-то придумает, как расхлебать эту кашу.

– Сегодня муж играл в теннис с Виктором Хаббардом, – она медленно, со значением произносит имя Виктора. – Должно быть, матч немного затянулся. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Мой дом – ваш дом, – говорит она, повторяя традиционное доминиканское приветствие.

Вопреки их просьбам не утруждаться она с извинениями удаляется, чтобы приготовить поднос с небольшими закусками. Имакулада понесла караульному пиво, и Чуча осталась в буфетной одна. Старая чернокожая женщина и ее молодая хозяйка переглядываются.

– Дон Карлос в спальне, – одними губами произносит Чуча.

Лаура кивает. Теперь она знает, где он, и, хотя ее ужасает, что он прячется в потайном помещении всего в нескольких футах от этих мужчин, она радуется, что до него почти рукой подать.

Вернувшись в гостиную, она ставит перед мужчинами поднос с жареными банановыми чипсами, арахисом и casabe[81] и наливает обоим пива «Президент» в дешевые стаканы, которые держит для слуг. При виде того, как мужчины смотрят на тарелки, ей вспоминается слух о том, что Трухильо, прежде чем сесть за стол, заставляет своих поваров пробовать еду. Лаура разламывает casabe и дает по кусочку стоящим сбоку от нее Фифи и Йойо. Потом она берет пригоршню арахиса и один за другим, словно школьница, кладет орехи в рот. Мужчины тянутся к подносу и едят.

Когда в заведении доньи Татики звонит телефон, она чувствует его звук глубоко в своем больном животе.

«Плохие новости, – думает она, – убереги меня Канделарий».

Она берет трубку так, словно телефон может выпустить когти, и тихим голосом, совсем непохожим на свой обычный, говорит:

– Buenos días, El Paraíso, para servirle[82].

Голос на другом конце провода принадлежит секретарше американца – деловитой женщине со слишком вышколенным произношением, которая не отвечает на ее buenos días. Посольские дела.

– Пожалуйста, позовите к телефону дона Вика, – почти срывается голос.

Татика эхом отвечает на резкость секретарши:

– Я не могу его беспокоить.

Но голос торжествующе произносит: «Urgente»[83]. И Татика вынуждена повиноваться.

Она направляется через двор к casita[84] номер шесть. И без того крупная в своем широком теле цвета карамели, Татика кажется еще крупнее из-за того, что всегда одевается в красное, – это promesa[85] она дала своему святому Канделарию, чтобы он излечил ее от ужасного жжения в утробе. Врач рассек ее и вырезал часть ее живота и всю женскую машинерию, но Канделарий остался и наполнил это пустое место своим духом. Теперь всякий раз, когда грядет беда, Татика чувствует проблеск прежнего жжения в следе сороконожки на своем животе. Близится что-то очень плохое,