Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

о том, что я итальянец, с радостью избавляюсь от рюкзака «Инвикта», от которого в Италии никуда не деться, и наслаждаюсь светом России – здесь он совсем другой, не такой, как у нас, – особенно в Петербурге и особенно летом. Здесь кажется, что свет льется на вас отовсюду. В памяти всплывает песня Паоло Конте: «Пока вокруг только дождь и Франция», и так и тянет напевать: «Пока вокруг только свет и Россия». И вот что интересно: когда я приезжал сюда раньше, как только мне на глаза попадался рюкзак «Инвикта», все очарование пропадало, я сразу чувствовал себя не исследователем света, а одним из бесчисленных туристов, однако в этом году за десять дней, проведенных в России, мы с Клаудио не увидели ни одного рюкзака «Инвикта», и это было чудесно.

15.5. Третий муж

В 1920 году Анна Ахматова начинает встречаться с Николаем Пуниным, который вскоре станет ее третьим мужем.

Когда они становятся любовниками, Ахматова уже живет с композитором Артуром Лурье и параллельно встречается с неким Михаилом Циммерманом[63]. Пунин состоит в браке с Анной Аренс, а на стороне у него, помимо Ахматовой, еще несколько внебрачных связей.

В 1922 году Ахматова и Пунин решают жить вместе, и она снова переезжает в дом на Фонтанке, в квартиру на третьем этаже, которую с ними делят жена и дочь Пунина.

Отношения у них непростые, Пунин – сложный человек. Искусствовед, заведующий отделом Русского музея, он увлекается японской культурой и прекрасно разбирается в современном русском искусстве. Сексуальная энергия бьет у него, можно сказать, через край, он очень ревнив и бывает груб с Ахматовой, а к ее сыну относится откровенно плохо.

И в то же время он испытывает к Анне очень нежные чувства. В дневнике Пунин вспоминает один случай, когда, войдя к нему, Ахматова спросила: «Рад, что я пришла?» и он ответил: «Еще бы!» А позднее записал:

«Я не рад, я счастлив полным белым счастием, так что все стало тихим и чистым, как в снегу… В моей квартире – у самых окон деревья сада – в окна видны ветки в снегу; Аня, придя, так наполнила комнату, что похоже было: словно это сама зима явилась ко мне в гости, только теплая».

15.6. Удовлетворение

В нашем отеле жила русская пара из Новгорода, они приехали в Петербург отдохнуть и были приятно удивлены, встретив здесь итальянцев.

Им было лет по семьдесят. Люди небедные и антисоветски настроенные, они неохотно говорили о том, что происходит сейчас в мире, чаще просто ничего не говорили, только качали головами, мол: «Кто бы мог подумать», – скорее всего, просто не доверяли нам, иностранцам, зато очень охотно рассказывали о Советском Союзе, о котором, кто бы что ни говорил, нисколько не жалели.

– Знаете, – сказал мне Пётр (так звали этого мужчину), в прошлом инженер-строитель, а сейчас пенсионер, – в Советском Союзе не было туалетной бумаги, приходилось пользоваться газетами.

Я знал об этом. Туалетная бумага считалась роскошью, поговаривали даже, что тиражи советских газет специально увеличивали, поскольку на них ложилась еще и эта важная функция.

– Нас убедительно просили, – рассказывал Пётр, – не использовать страницы с фотографиями партийных деятелей, но я специально выбирал страницы, где были портреты деятелей партии. И получал от этого удовлетворение.

15.7. Реалисты

В своей статье о реализме Роман Якобсон пишет: «Мальчику задают задачу: из клетки вылетела птица; за какое время долетела она до леса, если ежеминутно пролетала столько-то, а расстояние между клеткой и лесом такое-то. Мальчик спрашивает: а какого цвета была клетка? Этот мальчик, – заключает Якобсон, – был типичным реалистом в D[64] смысле слова».

Что касается меня, если это кому-то интересно, думаю, я тоже отношусь к реалистам в духе Достоевского. Мне кажется, что читатель, посетивший дом, в котором жили Анна Ахматова, Лев Гумилёв и Пунины, увидевший цвет стен, пальто Николая Пунина, его окно, деревья, коридор, где спал Лев Николаевич Гумилёв, пока его мать делила комнату с третьим мужем, записку Ахматовой, адресованную сыну (Una salus victis, nullam sperare salutem), пепельницу, в которой она сжигала отрывки из «Реквиема» после того, как Лидия Чуковская заучивала их наизусть, маленькую драгоценную берестяную книжечку с выцарапанными на ней стихотворениями Ахматовой, – такой читатель, в отличие от человека, который ничего этого не видел (и не знает, какого цвета была эта клетка), скорее всего, гораздо лучше поймет стихотворение Ахматовой, написанное ею в 1934 году, когда ее отношения с Пуниным исчерпали себя. Оно называется «Последний тост» и звучит так:

Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью —

За ложь меня предавших губ,

За мертвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

15.8. Сто лет назад

Сто лет назад зимой в этот город приехал Йозеф Рот. Его поразила площадь перед Зимним дворцом: «Она так же безгранична, как безгранична Российская империя. Сквозь желтоватые оконные стекла на нее смотришь, как на замерзшее озеро, – от нее веет тоской из камня и льда, тоска поднимается с ее поверхности, как туман над живым озером. Крошечные люди, пересекающие ее, похожи на спички, нарядившиеся людьми».

15.9. Тридцать лет назад

В первый раз я побывал в Петербурге в марте 1991 года, это было еще при Советском Союзе. Я приехал из Москвы в пять утра на ночном скором поезде, который назывался «Красная стрела», – такое вот совпадение[65].

В начале шестого утра я прошел через весь Невский проспект, дойдя до Зимнего дворца в поисках бара или какого-нибудь заведения, где можно позавтракать, и нашел только одно место, где мне предложили черный чай и яйцо вкрутую.

Дорога пролегала вдоль по-советски серых дворцов, огромных, величественных и прекрасных, подернутых серой советской дымкой; и маленькие человечки, которые двигались на фоне этой великолепной панорамы, казались крошечными и одинаково одетыми – одетыми в то, что смогли найти в одинаковых советских магазинах. Я прошел три километра, это заняло у меня сорок минут, плюс еще десять минут на завтрак из одного яйца, плюс еще одна остановка, когда я завороженно застыл перед единственным европейским магазином «Ланком» с большим портретом Изабеллы Росселлини в витрине – единственным цветным пятном, которое, казалось, явилось из какой-то другой вселенной. Наконец, когда я вышел на площадь