О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

быть гордой. – Время быть гордой. Я еще не раз услышу от него это наставление; то же самое будет повторять мать. Хотя мой отец был многообещающим молодым мэром, к которому прислушивался сам шах, мы все немного опасались им гордиться. Ведь это подразумевало, что мы стали жертвами несправедливости.

– Помнишь, я говорил тебе, что ты всегда можешь на меня положиться? – прошептал отец, пока мать и тетя обменивались любезностями с директором тюрьмы. – Можешь поджечь перышко, как то, что Симург дал Залю в «Шахнаме», и я приду тебя спасти. Знай: где бы я ни был, я всегда тебе помогу. Но сейчас мне самому нужна твоя помощь. Ты должна заботиться о маме. Быть с ней доброй и ласковой. – Моему брату он сказал то же самое. «Теперь ты главный мужчина в семье». Брат, которому тогда было одиннадцать, воспринял это очень близко к сердцу. – Ты знаешь, что теперь у матери не осталось никого, кроме твоего брата и тебя, – он пристально на меня посмотрел. – Ты должна пообещать, что о ней позаботишься. Я ее подвел, и ты должна это компенсировать. Хочу, чтобы ты пообещала, что не будешь обижать ее и во всем станешь ее слушаться. – Я пообещала, что позабочусь о матери и постараюсь ее не обижать. Сколько раз я давала это обещание, столько же его и нарушала.

Моя мать, подруга семьи, отец и я

Отец велел вести себя так, будто ничего не случилось. Мы старательно делали вид, что все нормально, и почти сами поверили, что ничего из ряда вон не происходит, хотя на самом деле все в мире казалось ненормальным. Мы ничуть не стыдились и не собирались притворяться, что нам стыдно, потому что не верили в его вину. Мы не испытывали ни капли стыда за него. С другой стороны, когда мы вели себя так, будто все происходящее ничуть на нас не влияет, это тоже было притворством. На людях мы выбирали вторую ложь, а в частной жизни – обе, и ни одна не была эффективной.

Я до сих пор благодарна тете: всю дорогу домой та держала меня за руку и по-дружески сжала ее, когда слезы заструились по моим щекам. Мать лишь отвернулась. Ей, наверно, казалось, что она не в силах сочувствовать никому, даже собственной дочери; она считала реальной жертвой только себя. Несмотря на то, что она дурно обращалась с отцом, у нее никогда не было сомнений в его честности. Лишь потом, много позже, она начала вторить слухам о нем, которые сама же прежде яростно отрицала, и твердить о Саифи, его честности и безупречной репутации его семьи. Мол, надо же, ей, невестке самого Сахама Солтана, пришлось вытерпеть такое публичное унижение! Способность людей к самообману поистине удивительна: что мечты отца о безмятежной семейной жизни, что иллюзии матери о покойном муже, что наша с братом уверенность, что мы сможем сделать родителей счастливыми и защитить их друг от друга.

Глава 15. Тюремные дневники

Эпитеты, подходящие для описания нашей жизненной ситуации – трагическая, парадоксальная, смешная – всегда приходят позже, когда удается объективно взглянуть на обстоятельства. Сейчас при мысли о том периоде мне хочется использовать многие из них – «трагический» и «парадоксальный» уж точно. Но непосредственно в те дни я пребывала в шоке и проживала жизнь как в тумане. Никто не знал, что станет с отцом. Слухов было много и все разные: то говорили, что его выпустят на следующий день, то предупреждали, что ему грозит четырнадцать лет тюремного заключения (помню, я думала: почему четырнадцать? Почему не тринадцать, не пятнадцать?). Кто-то говорил, что в тюрьме его убьют, а убийство обставят как суицид. Дома тоже бросались от одной крайности к другой: мать, брат, друзья, родственники и сочувствующие незнакомцы выражали свою надежду и отчаяние.

Через девять месяцев после ареста отец снова начал вести дневник (когда он попал в тюрьму, он перестал это делать, так как каждый день надеялся, что его освободят). «Сегодня ровно девять месяцев с тех пор, как я в камере, – гласит первая запись. – С первого же дня ареста по подложному обвинению хуже всего было то, что меня обещали отпустить. Но когда к власти пришло новое правительство, ситуация ухудшилась».

Под «новым правительством» отец имеет в виду своего старого друга Хасана Али Мансура, сменившего Аляма на посту премьер-министра. Мансур взлетел на политический олимп за считанные годы: в тридцать лет стал начальником отдела кадров при премьер-министре, а в тридцать четыре, в 1957 году – председателем Совета по экономическому развитию и вице-премьером. Он запомнился мне высоким мужчиной с намечающейся лысиной, загорелым, с каре-зелеными глазами. О его жене Фариде Эмами, миниатюрной женщине с длинными прямыми каштановыми волосами, отец всегда говорил с явной завистью. Она ходила за мужем по пятам, словно связанная с ним невидимой нитью. Всякий раз, когда в разговоре всплывало имя Мансура, отец непременно упоминал Фариде и хвалил ее преданность мужу и его карьере. Другим, менее благосклонным наблюдателям она казалась прилипчивой честолюбивой манипуляторшей, которая ни на минуту не оставляла в покое своего бедного мужа.

Помню, мы были на приеме в саду среди красиво одетых дам и господ. По периметру бассейна натянута гирлянда; Мансур идет по лужайке, подходит к моему отцу, стоящему с небольшой группой гостей, и тихонько отводит его в сторону, обняв за плечо одной рукой. Я наблюдаю за ними: двое молодых политиков, уверенных в себе, своих идеалах и будущем; их поза полна интимности, они кажутся почти заговорщиками. Через некоторое время подходит миссис Мансур; она серьезна и озабочена, смотрит на мужа с обожанием и повисает на его руке.

Отец стал одержим Мансуром. В тюремных дневниках он пишет о нем чаще, чем о других своих «врагах»: пережить удар в спину от друга оказалось намного сложнее. «Я знал его двадцать пять лет, – пишет он на триста двенадцатой странице. – За последние годы мы очень сблизились. У него был хороший вкус, он был талантлив, скромен и вежлив, но при этом лжив, угодлив и чрезвычайно амбициозен. Он готов был пожертвовать всем ради собственного продвижения. Постоянно мечтал стать премьер-министром и ради этого был готов на все. Я был очень к нему привязан, но вскоре мне открылись его двуличие и непорядочность. В последние годы он считал меня своим единственным реальным противником, хотя я не располагал такими же большими связями и средствами».

Затем отец пишет, что один знакомый, у которого были шпионы