О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

уволился и ждет выхода на другую работу в нашем доме на берегу Каспийского моря. Мол, у него заслуженный отдых. Тетя Мина написала, что ему предложили должность министра внутренних дел, и она ждет не дождется, когда я приеду на каникулы. Я должна была провести рождественские каникулы во Франции, но мне сказали, что планы изменились и я поеду домой. В остальном я не заметила ничего подозрительного.

Мой кузен Реза, сын тети Нафисе, учился в школе «Ле Розе» в Швейцарии и летел со мной в Тегеран одним рейсом. Как только мы заняли свои места в самолете, я сказала, что не знаю, зачем меня вызвали домой (Резу тоже заставили внезапно изменить планы), и предположила, что это как-то связано с отцом. Да, ответил он и помахал у меня перед носом газетой. С передовицы на меня смотрело лицо отца; заголовок крупными буквами гласил, что он арестован.

В заметке перечислялись предъявленные ему обвинения, в том числе взяточничество и растрата бюджетных средств. Вместе с ним арестовали еще сорок человек, в основном подрядчиков. В отчете иранской тайной полиции САВАК говорилось, что отец сотрудничал с оппозицией; его обвиняли в «нарушении субординации» и в хороших отношениях с религиозными лидерами. Два премьер-министра – Асадолла Алям и его преемник Хасан Али Мансур, ровесник моего отца, которого тот считал другом, сочли его «проблемой». Первый не мог простить отцу его высокомерия; второй, молодой и очень амбициозный, видел в нем серьезного конкурента.

Отец встречается с президентом Франции Шарлем де Голлем

Утром после своего приезда, услышав знакомые звуки и запах кофе, я на миг поверила, что ничего не изменилось, что войдя в гостиную, увижу там отца, приветливо улыбающегося гостям. Там была тетя Мина и господин Халиги, сочинивший стихотворение в честь моего возвращения; в нем говорилось об отце, который не смог встретить дочь в аэропорту. Мрачное лицо господина Мешгина освещалось столь редкой для него вымученной улыбкой. Голи тепло мне улыбнулась, а Ширин-ханум не стесняясь поносила упадничество и безбожие династии Пехлеви.

Рядом с матерью сидел господин Рахман и неотрывно смотрел на меня. Наверняка он делал так, просто чтобы мне стало не по себе. Теперь он официально состоял в маминой свите и был постоянным гостем в нашем доме и героем папиных дневников. Рахман предупредил, что Мансуру теперь принадлежит вся власть, но на самом деле это иллюзия; никто не знает, что уготовано ему судьбой. Мать высказалась куда резче. Как можно не помнить о том, что именно его отец, последний премьер-министр при предыдущем шахе, сдал Реза-шаха британцам? «У его сына менее надежные покровители – американцы, и мы видим, что он предпочел предать свою страну».

Господин Бехдад, известный адвокат, который впоследствии взялся защищать отца, тоже был там в то утро, как и господин Эсмаили, директор по вопросам парков и озеленения, ставший у нас частым гостем. В тюремной камере отца каждый день стояли свежие цветы; после освобождения он узнал, что их анонимно присылал Эсмаили. В последующие месяцы и годы я научилась ценить преданность людей, от которых ее совсем не ждешь, – Эсмаили или Зиа, начальника отдела кадров, которого я прежде считала обычным лизоблюдом.

Зиа предложил матери – он называл ее Незхат-ханум – прийти на аудиенцию к премьер-министру и убедить его в невиновности «господина мэра» (он всегда называл отца не иначе как «господином мэром»); тогда его, возможно, скоро отпустят.

– Мой дорогой друг, – с некоторым раздражением произнес Халиги, – премьер-министру ли не знать, что Ахмад невиновен. Вы, кажется, забыли, что они-то и сфабриковали обвинения. Что нам нужно сделать, так это выяснить, почему он на самом деле в тюрьме.

Праздные размышления прервал приход тети Нафисе: та вошла в комнату, совершенно не заботясь, что прерывает чей-то разговор, и решила, что все замолчали из уважения к ней. Тетя Нафисе организовала кампанию в защиту отца. Она ходила к высокопоставленным чиновникам от его имени и осыпала его заботой: регулярно навещала, присылала его любимую еду, даже предлагала денег в долг, чтобы мы могли пережить трудные времена. Кивнув гостям и подставив мне щеку для поцелуя, она повернулась к матери и Рахману, который вышел из комнаты вслед за ней. Приход тети поверг всех в мрачное молчание.

Отец во время тюремного заключения

Пока мама и тетя Нафисе ждали у ворот Центра временного задержания – тюрьмы, где держали обычных преступников, – я стояла чуть в стороне и, как могло показаться стороннему наблюдателю, храбро улыбалась. В машине мы с матерью, как обычно, начали ссориться: я пробормотала, что хочу остаться в Тегеране готовиться к выпускным экзаменам с репетиторами, а мать по причине, известной ей одной, хотела, чтобы я уехала как можно скорее. Лишь когда машина высадила нас у огромных металлических ворот, за которыми, казалось, раскинулось другое царство, я вдруг запаниковала.

У нас была привилегия: мы могли встречаться с отцом в кабинете начальника тюрьмы. Это была длинная вытянутая комната, окрашенная глянцевой серо-голубой краской с синим бордюром. С одной стороны, ближе к стене, стоял стол начальника, за ним сидел лысеющий мужчина в синей форме. Увидев нас, он нервно вскочил и поздоровался. Его добродушное круглое лицо выражало искреннее уважение, что было странно в такой мрачной обстановке. Напротив стола, у стены, стоял ряд маленьких стульев и два столика.

Мать и тетя вежливо заговорили с полковником Хорами, начальником тюрьмы, а я сидела в углу, прижавшись к глянцевой стене, и смотрела в окошко. Когда в разговоре возникла пауза, я повернулась к полковнику и краем глаза увидела отца. Тот с улыбкой стоял у открытой двери и выглядел похудевшим и помолодевшим. Я бросилась к нему и споткнулась о низкий металлический столик. Полковник вежливо потупился, чтобы не встречаться взглядом с отцом. Тетя вскрикнула; мать, кажется, взглянула на отца с неодобрением. Я же стояла на месте, пока отец сам не подошел; он обнял меня, поцеловал и прошептал: «Все хорошо. Я так рад тебя видеть».

Вначале они говорили о взрослых делах, а я сидела рядом с папой и держала его за руку, как много раз делала в детстве. На наших с отцом старых фотографиях меня всегда поражает, что я то и дело пытаюсь наладить с ним физический контакт: склоняюсь к нему, кладу голову или руку ему на плечо.

Поцеловав меня, он первым делом произнес:

– Никогда не проявляй слабости, ни малейшего признака обиды или стыда. Тебе же не стыдно? Это лишь проверка нашей стойкости. Сейчас время