О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

мать расплывалась в приветливой улыбке. Отец скорее сардонически усмехался. Когда господин Рахман подошел ко мне, он зажал мою руку обеими ладонями и удерживал так долго, что мне стало неловко. «Так вот, значит, какая она, ваша маленькая леди, – сказал он. – Превосходно, превосходно». У него были влажные ладони. Он не столько пугал меня, сколько отталкивал.

На протяжении следующих десяти лет Рахман то появлялся, то исчезал из нашей жизни, как чеширский кот. Отец несколько раз упоминает его в мемуарах. «Рахман заглянул мне в глаза и долго удерживал взгляд, затем уставился на мою ладонь, – пишет отец. – Сказал что-то о моих личных качествах, а затем принялся рассказывать о моих проблемах на работе. Перечислил моих заклятых врагов и заявил, что шах по-прежнему на моей стороне и не поддался влиянию клеветников, которые распространяют обо мне ложь и дурные сведения. Но он добавил, что эта борьба закончится победой моих врагов, и посоветовал уйти в отставку». Отец побаивался господина Рахмана и подозревал, что тот осведомлен о его делах не потому, что обладает даром провидения, а потому что является агентом САВАК, иранской разведки. В мемуарах отец упоминает, что дважды пытался подать в отставку из-за разногласий с премьер-министром и Пирасте, министром внутренним дел; последний, помимо всего прочего, обвинил его в попытке задобрить мулл. Но шах всякий раз отказывался принять его отставку и заставлял Пирасте – главного отцовского оппонента – извиняться перед отцом в присутствии всего кабинета министров.

Я не помню, когда именно произошла большая ссора между матерью и господином Халиги, самым кротким из наших гостей. Пошел слух, что она войдет в число первых женщин, выдвигающих свои кандидатуры на парламентские выборы, назначенные на осень. Она планировала выдвинуться от провинции Керман: она там родилась, оттуда пошел род Нафиси. Внезапно она прониклась симпатией к шаху и не терпела дурного слова в его адрес. «Моя дорогая Незхат-ханум, – сказал Халиги, – вы еще меньше вашего мужа приспособлены для политики».

Мать не поняла, что это было сказано из добрых побуждений, и решила, что Халиги ее презирает. Никакие уговоры не помогли исправить ситуацию. Вечером отец пытался ее умилостивить, но все было бесполезно. С того самого дня и до ареста отца – то есть целых несколько месяцев – мы не видели Халиги ни по пятницам, ни в другое время. Хотя, как всегда бывало с изгнанными из нашего дома друзьями и знакомыми, отец продолжал видеться с ним втихую.

Отец был в хороших отношениях со многими священнослужителями, особенно с теми, кого считал прогрессивными. Он проигнорировал «рекомендацию» премьер-министра держаться на расстоянии и пришел на поминки в дом многоуважаемого аятоллы Бехбахани, где молодой священник нещадно критиковал шаха и правительство. Премьер-министр сказал, что правительство решило строго обойтись с протестующими, и посоветовал отцу не соваться в это дело. Сказал, что ему лучше залечь на дно, и велел закрыть магазины 5 июня, в день, когда Хомейни и его приверженцы вышли на улицы с многолюдными протестами и демонстрациями. Отец не послушался. Напротив, в тот день он разрешил магазинам открыться раньше положенного, чтобы люди могли запастись необходимыми продуктами, а еще создал в различных городских районах экстренные центры и предупредил больницы, чтобы те были готовы принять раненых демонстрантов.

Утром 5 июня мы все встали очень рано. Отец ушел на рассвете; мать нервничала, потому что не могла до него дозвониться. Рано утром приехал шофер из муниципалитета и доложил, что с отцом все в порядке, но он постоянно перемещается с места на место и поэтому не может позвонить домой. В данный момент он ехал в пожарный участок, где обустроил одну из своих штаб-квартир.

Отец стоит за спиной шаха, который встречается со священником

У матери тоже была штаб-квартира в нашей гостиной; в течение дня туда врывались люди и приносили последние новости. Беспрестанно булькала кофеварка. Мой брат и дядя Реза рано утром ушли посмотреть, что творится в городе. Я осталась дома. С книгой в руке я то и дело заходила в гостиную, где спокойно восседала мать, притворявшаяся, однако, что за внешним спокойствием не находит себе места и переживает за отца, город и народ. Но что она может сделать в данных обстоятельствах, кроме как охранять тылы и быть готовой к чрезвычайной ситуации? На самом деле она переживала только за отца. Как заметила моя наблюдательная тетя Мина, она встречала женщин, притворявшихся, что любят мужей, хотя на самом деле это было не так, но никогда ей не доводилось встречать таких уникумов, как Незхат, – женщин, которые бы очень любили мужей, но всеми силами настаивали, что им нет до них дела.

Вспоминая, кто приходил к нам в тот день, я поражаюсь, насколько разные и непохожие это были люди. Но все приходили из-за нее. У матери была одна особенность: она нанимала людей или ходила к врачам и парикмахерам, только если те вызывали у нее личную симпатию; если этого не происходило, никакие рекомендации не могли ее убедить. А симпатию у нее вызывали те, кто с ней соглашался, а также те, кто умел ею манипулировать и убеждать, что они на ее стороне. Это касалось не только знакомых: в нашу дверь часто стучались незнакомые люди и говорили, что встретили миссис Нафиси в магазине, в такси, в автобусе, и та пригласила их к себе домой на кофе.

Хотя большинство этих людей не слишком интересовались политикой, в нашей гостиной они невольно становились участниками горячих политических дебатов. Ни у кого из нашей семьи политическая карьера, мягко говоря, не сложилась, но все мы обладали очень сильным гражданским самосознанием. Я могла бы обобщить и сказать, что это справедливо почти для всех иранских семей: государство так назойливо вмешивается в нашу жизнь, что иранцы попросту не могут быть в стороне от политики. Но интерес моих родителей к политическим событиям, их осмыслению и анализу, далеко превосходил среднестатистический. Например, интересы тети Мины были по большей части связаны с частной жизнью; она была предана своей семье и небольшому кругу друзей. Мать же по натуре была публичным человеком и политической интриганкой. Обмен рецептами ее не интересовал.

В середине утра пришла неожиданная гостья. Аме Хамдам, никогда не являвшаяся без приглашения, вдруг почтила нас своим присутствием. Сказала, что не задержится надолго и ей надо поговорить с матерью. Аме Хамдам всегда меня интриговала. Я попыталась стать незаметной, но держалась неподалеку и слушала. Разговаривали тихо; до меня доносились обрывки фраз.

– …но это не из-за него, – сказала