Змеиные боги - Лизавета Мягчило

горячие клубы пара в небо. В том прошлом она страдала и была счастлива одновременно. Сгорала от своей любви, от мечты, которой не было суждено сбыться. А Бестужев взращивал в ней семена надежды, опускал голову на коленки, бинтовал порезанный во время готовки палец, прижимал к себе в порыве радости. Взращивал, чтобы потом растоптать, выделяя ласковым голосом «лучшая подруга». Лучшая, но всего лишь для дружбы.

Со Щеком все было иначе, но эта инаковость не очаровывала, не заставляла бабочек в животе трепетать полупрозрачными крыльями. Они погибали и осыпались цветным ковром к ногам, все застилал золотой туман. Глубокий, чувственный, парализующий. Смоль вдыхала его запах и не могла надышаться, искала его взгляд и под ним замирала. Так чувствуют себя мотыльки, летящие на свет свечи? Чуя запах собственных горящих крыльев, но бросаясь в жар. Чтобы переродиться.

Сил хватило лишь на то, чтобы слабо кивнуть. Она виновато прикрыла глаза, стараясь отвлечься от легкой вибрации, идущей вверх по ногам от касания его лопаток. Это неправильно, трепетать от близости едва знакомого человека, когда им грозила опасность. Мерзко было думать о том их поцелуе, когда Гаврилова всхлипывала в углу, пытаясь стянуть с пальца намертво вросшее в кожу кольцо. Кажется, до нее начинало доходить.

– Оно не снимается, не снимается…

– А че ты его теперь снимаешь? Ты ж его так хотела, носи и радуйся. – Елизаров злорадно скалился, но в глазах затаился испуг. Сжалившись, он подошел к углу, протянул руку к ее дрожащим пальцам и потянул. Надя пищала и ерзала, наливался синевой скованный палец. А кольцо не отпускало, сроднившись со своей бесправной хозяйкой. – Сейчас принесу мыло и таз, идиотка, будем снимать и дальше думать.

– Нечего думать, тут все очевидно. – Взгляд Щека лениво набрел на копошащихся в углу ребят – Пока кольцо у хозяйки, она обязана выйти за Полоза. Он примет ту, которая сосватана, или уничтожит ее, если девушка покажется ему недостойной. Вопрос лишь в том, у кого кольцо окажется по итогу.

Надя затихла, уставилась на него ошарашенным взглядом с мокрыми от слез ресницами, пару раз моргнула. Пока возился с тазом Славик, Щек плавно поднялся с пола и наклонился над ней в углу. Сказал что-то мягко, понимающе, Надя кивнула, как сломанный болванчик – быстро и рвано. И когда мужчина потянул к ней руку, почти рывком протянула ему свою. Кольцо соскользнуло. С легким шлепком Щек вернул его на дрожащую ладонь, чтобы пойти к месту подле Кати. Смоль почти забыла о своем недавнем вопросе, а он неожиданно дал ответ. Который все боялись услышать.

– Верно, девочка Катя, змеиные свадьбы в июне, тогда полоз и ищет себе суженую. Но просыпается он сейчас, вместе со всем своим царством. И если змея позвать, привлечь его внимание – можно стать невестой, не женой. Считай то же самое, только полноправной хозяйкой владений барыня сразу не назовется и детей ему не родит, придется обождать и потерпеть.

– А где ей терпеть? – Гаврилова украдкой вытерла красный опухший нос, с отвращением глядя на свою добычу.

– Под землей. Рядом со всеми змеями. – Мягкий голос произнес спокойно, ласково, будто сама мысль об этом для него была разумна и логична.

В углах глаз Нади снова собрались слезы.

– Я не хочу умирать…

– Будет грустно, если тебе придется. Но сейчас я бы волновался о вашем друге. Если он отойдет далеко от деревни, это может плохо закончиться.

Елизаров с тихим стоном поднялся с места, размял затекшую шею.

– Все будет тип-топ, девочки, он не мог далеко уйти, пробегусь и найду его.

Слава знал Одоевского с первого курса. И чутье его не подвело.

У того злость стелила дорогу перед глазами красным, обида продолжала покусывать, оставляя в груди дырявое решето. Павел все шел и шел вперед, невидящим взглядом прожигая ряды изб, деревьев и кустов. У подхода к озеру обида схлынула.

Резко, будто окатили ушатом холодной воды, потому что с пригорка виднелась серебрящаяся под солнцем игривая водная гладь и девчонки, танцующие в хороводе со звонкими песнями.

Лето еще не скоро войдет в силу, майские воды ледяные, пробирающие до самых костей. Но им все было нипочем. Его мать была деревенской, отец нередко смеялся: «Кровь с молоком». Когда городских косила болезнь, она легкомысленно махала пышной ручкой, выходя на улицу. И ведь ни разу не слегла в постель.

Может, и он не там искал? Среди красивых, но меркантильных и алчных, согласных на все, топающих ножкой со звонким «купи!».

Деревенские девчонки легко заскакивали по пояс в воду, поднимали ворох искрящихся брызг и визжали, уходя в легкие мелкие волны с головой. Второй кожей липли полупрозрачные белые платья, на мокрых волосах держались огромные венки из листьев нимфеи, переплетенных длинными ножками. Хлопали по воде тонкие ладошки, просвечивались под мокрой тканью полные груди с темными ореолами сосков. Их песни и танцы зачаровывали, влекли.

Забыть Гаврилову как страшный сон. Сейчас он спустится, познакомится с красавицами и рискнет окунуться, молясь не подхватить пневмонию. Заберет с собой одну из них, с наивными широкими глазами в обрамлении по-телячьи длинных ресниц. И жизнь его наладится.

Спускался с горы Павел быстро, спотыкаясь о камни, не смотрел под ноги.

Одна из девушек увидела его раньше других – ринулась вперед счастливо, вприпрыжку. Обвила длинными невесомыми руками шею и звонко захохотала в подбородок. Низенькая, очаровательная, она пропахла стоячей озерной водой и тиной, но это не лишало ее красоты. Не вызвали брезгливость клочки длинных водорослей, запутавшихся в волосах. Одоевский зачарованно потянулся вперед, когда она приподнялась на носочках навстречу его губам.

– Полынь или петрушка?

Одоевский удивленно вскинул брови, озадаченно моргнул. Должно быть, очарованный, он не услышал вопроса. Прекратила литься песня, с интересом подошли оставшиеся две девушки. Павел неловко рассмеялся, почесывая затылок.

– Что?

– Полынь или петрушка? – повторила так же восторженно и потянулась к нему всем телом, принялась ластиться как кошка. А он не знал деревенских игр, боялся сплоховать. Сейчас скажет что-то не то, и очаровательность момента растворится. Девушка пожмет плечиками и исчезнет. В нерешительности Павел прочистил горло.

– Петрушка?

Все они залились опьяняюще счастливым смехом, продолжила нестись к небу стремительной птицей песня, девчонки кружились, танцевали. А незнакомка радостно всплеснула руками, с восторгом прижимая их к бледным, почти синим щекам.

– Ах ты моя душка! – и дернулась вперед. Он был почти уверен, что за правильный ответ получит сладкий поцелуй с запахом тины. Но вместо этого она с недюжей силой прыгнула сверху, повалила на землю и принялась щекотать.

И Одоевский смеялся, пытался вывернуться, сбежать от жестких тонких пальцев сидящей на нем девушки. Хватал воздух полными губами, выкрикивая протесты. Воздуха становилось меньше, живот сжимало, крутило в спазмах. И вместе со смехом его