Рикошет - Юлия Александровна Лавряшина

«А твои-то, думаешь, где?» — подумал Сергей и вышел из машины. До служебного входа оставалось еще метров двадцать, и пройти их нужно как можно быстрее.

Сбоку кто-то приглушенно крикнул: «Вот он!», но Сергей не остановился. Земля застыла скользкой коркой и уходила из-под ног. Он чуть не потерял равновесие, но несколько рук тут же сжали его локти. Слегка сморщившись, Сергей тут же благодарно похлопал одного из поддержавших по плечу, на секунду выхватив его румяное лицо из остальных. Мальчишка задохнулся от восторга и крикнул ему вслед:

— Автограф! Сергей, автограф!

Карелин добрался до двери и рванул на себя ручку.

Когда он, наконец, ушел со сцены, то закрылся от всех в неуютной, темноватой уборной, где столик с зеркалом и винтовым креслом напоминал парикмахерский салон, а на беленой стене почему-то висела большая фотография никогда не бывавшего здесь Бориса Гребенщикова.

Он присел к столику и опустил лицо на его прохладную гладь. Через час начнется второй концерт. Он должен уйти за этот час от зала, школьников, орущих в микрофон: «Девятый “Б”, налетай!», от дрожащих от восторга девочек с цветами.

Хотелось думать о том, что наступила зима и под окнами, должно быть, уже намело сугробики. И еще о том, почему в этом городе все осталось на своих местах? И те же люди ходят по улицам, поднимая лица навстречу кружащемуся в свете фонарей снегу. Они только немного постарели за эти шесть лет. И город постарел. Два года назад, когда он гастролировал здесь, то, упиваясь успехом, не заметил этого. А сейчас понял: раньше здесь было веселее и светлее, фонари горели чаще, а дороги были целее. И больше строили новых домов. От этого город казался живым и молодым. Или это он был таким тогда?

За окном совсем стемнело, но Карелин не включал света. Он не боялся темноты даже в детстве, правда, сейчас его пугали ночи с участившимися бессонницами и незнакомым страхом смерти. Однажды ночью Сергей понял, что жить дальше, собственно, незачем. Он достиг всего, к чему стремился, ведь мечты его были честолюбивы и мелки. Перед ним не было больше цели, и он мог писать только о ничтожности жизни, брошенной в волны судьбы. Стихи выходили пошлыми, а о другом не писалось. Он рвал их и бежал на воздух, боясь оглянуться в прошедшие шесть лет жизни.

«Чушь, — простонал он и переменил щеку. — Всегда может быть одна-единственная, но недоступная, к сожалению, цель — достичь в своем деле совершенства. Все уперлось в то, что я стал кумиром, не переставая быть обывателем. Эти мальчишки подражают мне, а я не могу ничего им дать. Я красив и пуст, как мыльный пузырь. У меня есть мои песни. Но я все меньше верю самым старым из них. Я перестал быть борцом, потому что передо мной не осталось преград…»

Скрипнула дверь, заставив его поднять голову. Он плохо видел в полумраке и не мог через зеркало разглядеть лицо вошедшего. Кажется, это была женщина. Сергею не хотелось сейчас видеть женщин и принимать от них цветы. В этом ему всегда чудилось нечто унизительное, будто он не мужчина, а памятник мужчине.

Обернувшись, он нехотя поднялся навстречу. В последнее время после выступлений у него стали болеть ноги, и это серьезно его беспокоило. Женщина тоже шагнула к нему, и ее удивительно белое лицо выплыло из сгущающейся темноты.

— Привет, — неожиданно громко сказала она, приподняв правую руку. — Что, не узнаешь старых друзей?

— Узнаю, — ответил он, громко сглотнув. — Конечно, узнаю, Оля…

— А-а, — не понижая голоса, произнесла она и огляделась. — У тебя тут есть куда присесть? Я чуть-чуть выпила, и мне бы лучше посидеть.

— Я понял, — сказал Сергей. — Садись в это кресло, а я устроюсь на полу.

— У моих ног? — она неприятно рассмеялась и плюхнулась в винтовое кресло.

— Если угодно…

Ольга оттолкнулась ногой и стала кружиться в кресле, запрокинув голову. Она была без шапки, и темные волосы скользили по спинке кресла, касаясь лица Сергея.

— Итак, — сказала она, внезапно остановившись, — ты — столичная знаменитость. Ох, как кружится голова… Я все же решилась к тебе прийти. В прошлый твой приезд я ждала, что ты сам отыщешь меня… Что за бред я несу? Ты не удивляйся, я немножко выпила. Миежко-миежко, как говорит моя дочь. Да, у меня ведь родилась дочь. Когда? Давно. Очень давно…

Она приблизила лицо к зеркалу и скривила губы:

— У-у, морда… Одни глаза и торчат. Мой муж говорит: шары. А еще он говорит: зенки. Да… А что ты удивляешься? У нас же глухая провинция. Ты ведь жил здесь, сам знаешь. О-о, какая я свинья! Я пришла перед концертом и мешаю тебе отдыхать. Напилась, как дрянь, и несу чушь.

Она подперла кулаками лицо и склонилась к нему, уперевшись локтями в колени.

— Какой же ты симпатичный! Стал даже лучше. Просто глаз не оторвешь. А ты помнишь, какая у тебя была страшненькая жена? Ты не забыл, что женился в этом городе, а через месяц встретил меня? А потом бросил и ее, и меня…

Она захохотала и, откинувшись, собрала волосы в хвост.

— Оля, — Сергей осторожно похлопал ее по колену, — может, я вызову тебе такси? Тебя, наверное, муж уже ищет.

— Муж? — Она резко выпрямилась в кресле, но, обмякнув, снова засмеялась. — Как ты всегда боялся моего мужа! Да нет… Ты меня боялся. Ты не верил красивым женщинам и думал, что я буду тебе изменять. Ага? Да я же знаю… А еще у тебя были какие-то чертовы высшие соображения. Что-то насчет супружеской верности, чистоты нравов, пошлости любовных связей… И к тому же ты рвался к звездам. Я была ничего, но тебе требовалось сияние прожекторов. Ну как? Теперь ты счастлив, сволочь?

Она рванула его за волосы и зашипела, горячо дыша в лицо:

— Ты счастлив? У тебя был выбор между честолюбием и человеком. Ты бросил меня в этой глуши подыхать от тоски по тебе. И теперь в каждый твой залет я чувствую, как мне осточертело все, и напиваюсь по-свински. И самое страшное, что мне остается доживать в этой тоске еще лет пятьдесят, и ничего, ничего нельзя уже изменить!

Он осторожно высвободился и взял ее руки:

— Тебе холодно? Пальцы совсем застыли.

— Пальцы? — переспросила Ольга и вдруг истерически закричала: — Душа у меня застыла, душа! При чем здесь пальцы?

«О боже, — раздраженно подумал Сергей, скосив глаза на часы. — Осталось двадцать минут. Пора выпроваживать ее