На линии горизонта - Диана Виньковецкая

Слышу, что он тихонечко подпевает… «Так скажите хоть слово — сам не знаю о чём?»

Можно ли завтра зайти? — Может, отговориться? Стою, не отвечаю ни одного слова. Потерялась совершенно, подняла глаза на букет — ни росы, ни слёз — вся вода уже испарилась. И вдруг сама от себя не ожидая, произношу:

— Милости прошу! Феликс, я буду рада.

В тот вечер я долго не могла успокоиться… Вспоминала стихи и строчки Пушкина: «О, кто б немых её страданий в сей быстрый миг не прочитал?» Ахматовой: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки». — Я и без перчаток растерялась. Всю ночь лежала с закрытыми глазами и не могла уснуть. Много картин проходило перед глазами. Слова Леночки шептала про себя: «Мама, все себя переоценивают, а ты наоборот, не понимаешь своей ценности. Ты умная и красивая. Ты должна лучше к себе относиться». Как? Что сделать для этого? Как удержать в себе это отрадное состояние?

Через день Феликс пришёл с двумя чашечками на ножках, поставил их рядом и сказал:

— Эти чашки так и будут всегда стоять рядом. А мы из них будем всегда пить чай. Так просто и убедительно, он это сказал, что я только улыбнулась.

Наступил настоящий перелом в моей жизни. В течение полу го да моё существование полностью изменилось: я подружилась с Феликсом. Я всю мою жизнь ждала какого— то изменения, хотя мне казалось, что у меня и не было возвышенных мыслей. Я почувствовала на себе действие, уж не знаю, как и выразиться, прекрасного отношения, в чистом виде, и его безмерная доброта меня будто растопила. У нас возник братский союз. Произошло чудо: каждый день стал как праздник. Почти каждый может почувствовать, как из доверия и понимания вырастает новая, молодая душа. Всё настолько было неожиданным, насколько и непонятным, ни с чем не сравнимым состоянием.

Вместе с дочкой я купила себе два платья, одно в самом дорогом магазине «Блюминдейл» из натурального шёлка–сырца, зеленовато–коричневого тона, и другое в комиссионном бархатное фигаро синего цвета. Даже от Маши я получила поддержку и одобрение:

— Бабушка, ты теперь можешь в Голливуд ехать, какая ты у нас стала нарядная и красивая. Давай только переменим бусы, эти к этому наряду не подходят. Сюда лучше надеть ожерелье из кораллов. — Так сказала мне Маша, когда я первый раз в жизни вырядилась в заграничные шелка, и смотрела на себя в зеркало. Я расправляла складочки на юбке, погладила тёмновишнёвые бусины кораллов и слышу: «Бабушка — влюбилась!» — Бабка очумела — подумала я.

Юная бабушка!

Кто целовал Ваши надменные губы?

Теперь бабушка и концерт рэпа готова посетить. И тебя, бабушка, можно в другой век перенести и ничего не изменилось бы!

Я и правда, другой становилась, и чем более я задумывалась над происходящим, тем более поражалась себе. И кто бы мог подумать, что из моего душевного дна подымутся новые чувства и всё так изменится. Я с Феликсом вдруг разговорилась, все слова разом стали выходить из меня. Иногда сама себя перебивала, задерживалась на разных мелочах, путалась, но зато от всей души говорила обо всём. Все забытые воспоминания всплывали, припоминались тысячи подробностей моей жизни.

Я рассказывала ему о нашей деревне Непложе на реке Проне, притоке Оки, где остался родительский дом, как замирала, вдыхая запах заливных лугов, когда после того, как учебный год проходил и наступали летние каникулы, мы всей семьёй отбывали туда на отдых. На станции нас встречал сосед Вася на двух лошадях, впряжённых в телегу. И с этого момента, как в непрерывном сне, начиналась спокойная, светлая, тихая деревенская жизнь. Сельская дорога идёт по полям, мимо церкви, огибает реку, а в воздухе такой запах свежего сена, что делаешься пьяной. Потом дорога уводит вглубь заливных лугов, переливающихся, как серебряный океан. Со всех сторон птицы заглушают друг друга, то одна выскочит из травы и так зальётся, то другая. В солнечных лучах мошкара клубится, и воздух дрожит, и вся земля, кажется, звенит и замирает в этом звоне.

Я отсюда вижу, как возле нашего палисадника уже толпятся дети и ждут гостинцев. Они окружают нашу телегу и будто навечно застывают в позах, выражающих любопытство. Я достаю гостинцы — сушки, баранки, конфеты и раздаю. Немного осмотримся, и подходят деревенские бабы и мужики с приветствиями и интересами. Наговорят разных историй досыта, и ни радио, ни телевизора не надо. Поинтересуются: не помочь ли чем? Даже хромой Костя придёт. А по вечерам около дома многочисленное собрание играют в карты, поют, беседуют. Но больше всего я любила ходить в лес за грибами, по росе, на рассвете, когда на небе появляются лёгкие прозрачные полосы. Идешь по просеке, будто по дворцовому коридору, обрамлённому куполообразными елями, усеянными блестящими каплями росы, с играющими в них лучами восходящего солнца. Как поднимешь тяжёлую ветку ели, стряхнёшь с неё все капельки алмазов, и там сокровища, — семья белых, крепких, нарядных, чистых, хрустящих. Наберём по целой корзине этих обольстительно–свежих даров из‑под ёлок, и на душе тепло. А тут и грибов никто не собирает. Когда внуки увидели, как я около озера набрала несколько подосиновиков, то они такого наговорили, что лес поливают всякими химическими веществами, и что нельзя есть эти грибы, а лучше купить в магазине. Петя сказал, что тут есть специальные грибные клубы, куда нужно вступить, чтобы всё было научно, обосновано — нашёл гриб и неси на комиссию. Скучаю только по деревне, хотя со временем уже многих нет. И грустно будет сейчас туда вернуться, смотреть на опустевшие избы, мало кого там я сейчас встречу из своих бывших знакомых. И молодые тоже поразъехались, никто уже не хочет жить в деревне. Я вам скажу, что сейчас я даже и не рвусь туда, отошло, но иногда подступает…

Как приехала в Америку, то сразу попросила своих показать мне американскую деревню. Сколько они мне не показывали деревень, — все они не отличались от дочкиной улицы. Везде: Макдональсы, пиццы, музеи, собрания магазинов, асфальтовые дороги и никакого различия между городом и деревней я тут не обнаружила. В одной из так называемых деревень под столицей Олбани, кажется, она называлась Вудсток, было шумнее и балагурнее, чем в любом городе. Там такой стоял на улицах карнавал, столько раскрашенной художественной публики, бывших хиппи, как сказал Петя, что происходящее в этой деревне в сто раз суматошней, чем в самом Нью–Йорке, разве что без окружения небоскрёбов. Галереи, толпы, скоморохи, музыканты с барабанами на каждом углу, рестораны, в одном из которых мы пообедали и поехали в свой тихий город. А настоящей деревни, куда не заезжает ни одна машина, и где бы не было автоматов с кока–колой, без всякой цивилизации, я так и не видела. Тут везде «обустроенная» и своеобразная Америка, ни город, ни деревня.

Часто мы говорили о нашем поколении, которому пришлось столько пережить. Добровольцем, совсем мальчишкой семнадцати лет, он пошёл защищать наши идеалы. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» До сих пор эти слова задевают за живое. Все мы искали иллюзии, и не хотели ничего материального, мы не так рассчитывали, как наши американские внуки. Что интереснее? Феликс говорил, а я слушала. Я стараюсь припомнить в точности, как он размышлял, и записать его мысли. Он рассуждал, как мы были погружены в красоту иллюзий, и как перед нами заволакивался мир страданий, а новый мир надежд захватывал светлым блаженством. Я не скажу, что мы чувствовали себя одинокими, заброшенными, несчастными, мы были в отрадной иллюзии, в мечтах. Кто счастливее? Кругом считали, что нельзя рассматривать себя, как отдельного человека, а только всех в целом. Может быть, кому‑то удаётся с сызмальства отделить себя от всех, от коллектива и общества, но я никогда о себе ничего не думала и считала себя как все. Со всех сторон доказывали, что нужно жертвовать собою для всех, и я жертвовала и, по словам дочери, самой себе ничего не осталось.

Чтобы быть в состоянии жить, через мечту мы оправдывали своё существование. Вот что было! Мы жили не для себя, а для идеи, как сейчас понимаю. И наша иллюзия погибла, как противоречие, как конфликт, она покончила самоубийством. Трагически, как говорят профессора.

Да, я была раб иллюзии, хотела быть, как все, и была в точности. Как вспомню о Сталине, неприятно. Феликс рассказал как он в 53 году отдыхал в Гаграх в санатории «Гребешок», по легенде одна из великих княжен потеряла на пляже гребешок, отделанный брильянтами, с тех пор его не могут найти. В какой‑то день главный врач санатория пригласил Феликса поехать в горы, они сначала поехали в сторону Хосты, потом свернули налево, и через небольшой туннель оказались на прекрасной асфальтовой дороге, с маленькими гротами по краям, что это такое? Это блиндажи для охраны, оказывается, врач приготовил сюрприз — они ехали на бывшую дачу Сталина. Феликса поразила скромность дачного помещения и масса книг, в которых были закладки. Книги по истории, строению Вселенной, философии, и особенно много книг про римских императоров. Из роскоши он отметил только водопровод с морской водой.