На линии горизонта - Диана Виньковецкая

Диана Виньковецкая

НА ЛИНИИ ГОРИЗОНТА

Литературные инсталляции

Такие же американцы люди как и мы?

ДИАНА ВИНЬКОВЕЦКАЯ, автор шести книг, лауреат двух литературных премий

«Ай да Дина, Ваша хевра удостоилась шедевра» — Иосиф Бродский, Нобелевский лауреат.

«яркая и трогательная книга» — Сергей Довлатов, Радиостанция Свобода.

«Редко кто писал так живо, выразительно и объективно!» — о. Александр Мень.

«… прекрасная книга — во всех отношениях… это редчайший случай», — Проф. Ефим Эткинд, Сорбонский Университет, Париж.

«Крупное литературное событие… Финальные страницы книги я читал с замиранием сердца». — Проф. В. Дмитриев, Университет Оклахомы, Уорлд Литератор Тудэй.

«…увлёкся. Книга очень важная, очень личная… Переполнена настоящим миром» — Виталий Коротич.

«…понравилось необычайно… о трёх русских судьбах в Америке… о большем: о судьбах внутри Судьбы… — подлинный шедевр» — Проф. В. Дмитриев, Университет Оклахомы.

«… ярко и вдохновенно показана судьба творческой личности» — А. Левенбук, ведущий «Радио–няня»; директор Еврейского Московского театра.

«… книга прелестна и тонка, как и всё написанное Дианой Виньковецкой». — Мирра Борисова, редактор, Мы, Иерусалим.

«…понравилось необычайно… о трёх русских судьбах в Америке… о большем: о судьбах внутри Судьбы. — подлинный шедевр». — Проф. В. Дмитриев, Университет Оклахомы.

«…ярко и вдохновенно показана судьба творческой личности». — А. Левенбук, ведущий «Радио–няня»; директор Еврейского Московского театра.

«Глубокое проникновение в психологию творческого и разрушительного начала в любви. Написано в лучших традициях классической русской литературы». — Ю. Ерёмин, историк, Пушкинский дом, Скт. Петербург.

«Такая как ты Дина на свете одна едина!» — Иосиф Бродский, Нобелевский лауреат.

«…прочёл… и сознаюсь — с изрядным волнением… написано с душевной чуткостью, проницательностью, бесстрашием…» — И. Ефимов, писатель, издатель, Инглвуд, Нью Джерзи.

«Две книги, «Илюшины разговоры» и «Горб Аполлона», должны быть на столе в каждой семье». — С. Лён, академик, Советник Президента Ельцина по культуре.

«Дина, Вы — мастер». — С. Бабёнышева, Зав. редакции «Нового мира».

«Сочетание экзистенциальной глубины Сартра и литературы Гоголя» — В. Навроцкий, писатель, философ. Скт. Петербург.

Илюшины разговоры

Америка, Россия и я

Ваш о. Александр. Переписка с о. Александром Менем

По ту сторону воспитания

Горб Аполлона

Ага–Дырь и Нью–Йорк

Я покинула свою несправедливую страну, перестала быть её подданной, переплыла океан, оказалась на другой стороне Атлантики в Новом свете — в самой демократической стране. Отправилась невесть куда — безвозвратно. Переместилась в пространстве — в новый город, в другой язык, в иную культуру.

— Ну и как? — спросил мой знакомый художник Игорь. Этот незримый разговор происходил где‑то посредине Европы, и я думать не думала, что он расшевелит воспоминания, сравнения и превратится в целое размышление всё на ту же тему: Америка и Россия.

— Нельзя отказать себе в удовольствии движения в направлении к себе, — начала я ответ, затянувшийся на целое повествование, — изменяться в зависимости от опыта — времени — пространства — места твоего обитания, вопреки или вместе с обретением платьев, домов, комфорта. Если же смотреть на Землю со стороны другой звезды, то есть с большой высоты, то результаты таких перемещений вряд ли разглядываются, хотя мне они открыли… Тут голос моего собеседника прервал меня:

— Что «в сущности, весь мир — провинция… а не провинциальна только Библия», и что «мир весьма дикое место», — так ты в «своей» Америке написала. — И стоит ли куда‑то перемещаться? Может, только для того, чтобы ещё раз убедиться, что везде толпы, пыль, сухая земля, неприбранный мусор? И люди везде — ещё люди? И мечутся между Добром и Злом, или скорей всего, как сказал Поэт, между Плохим и Ужасным?

— Вот то‑то и оно, что это я написала после того, как пожила в Америке достаточное время, во всяком случае у меня не хватило бы ни мужества, ни взгляда заявлять такое, если бы осталась в своей земле, — не изжила бы неполноценность перед Западом… И думается, мало бы что рассмотрела кроме привычного. Говорю только о себе. И если теперь я не идеализирую внешние перемещения, то это легко сказать после того, как пыталась столько времени отыскивать то, чего нет… во вне. Ни в «своей», ни в «несвоей» Америке не попалось такого места, где бы возвышался и летал, хотя возвышенная радость может посетить тебя в любом месте, даже в самой заброшенной дырке, в самом «запредельном» углу. Хоть где — в столице, в пустыне, на краю земли может почудиться царство звуков, красок, света, воли, беспредельность; вдруг ощутишь пространство, как свободное дыхание. Миг. И опять же, где бы ты ни находился, прекрасная радость улетает, унося с собой всю многоцветную музыку, — остаётся только одинокий звук твоего несоответствия, нелепости и абсурда — тебя и места. И при невероятном разносе всего что ни есть на свете, при всех крайностях взаимоотношений, эмоциональных всплесках есть удивительно общее между тобой и местом — несоответствие тебя и пейзажа. Это роднит захолустья со столицами, блистательный Нью–Йорк с диким Ага–Дырём, и — тобой.

— И ты не боишься таких слов? Хочешь довести всё до какого‑то общего знаменателя, выровнять, обобщить дырки и столицы? Стереть между ними грань? Поднять Ага–Дырь до Нью–Йорка, или опустить Нью–Йорк до Агадыря? — перебил меня мой собеседник.

— Нет, я только хочу посмотреть: что же за гранью? Что рассмотрится глядя из дырки и что с высоты небоскрёба? Предполагает ли абсурд равновесие? И что из всего этого получится в знаменателе? Что останется в остатке? И какой же это будет остаток? Сопоставляют же самые интеллектуальные представления философов о мире с мыслями и действиями самых «последних» прозаических людей. А бесконечная вселенная любви разбивается на осколки, которые падают на всю землю, и на дырки тоже. И почему бы ни рискнуть весело и грустно объединить органически–необъятный Нью–Йорк и маленькое захолустье по тому вечному, что есть в каждом отдельном человеке? А если заглянуть, что твориться у каждого в душе, то как отличить — кто откуда? Может, только для того, чтобы ещё раз убедиться, что «люди везде — ещё люди, и мечутся между Добром и Злом», — как ты сказал.

— Не абсурдно ли сравнивать такие несхожие места — столицу мира — с самой заброшенной среди степей дыркой, о существовании которой никто и знать не знает? — С оттенком иронии и усмешкой придирался мой художник, а сам, казалось, почему‑то хотел, чтобы я говорила на эту тему. — Урбанистический пейзаж — и степь — ошеломительный контраст. Разница в положении между Агадырём и Нью–Йорком так велика, что какое может быть сравнение? Всем известно, что Нью–Йорк около океана, в дельте большой реки — столица мира, а никому неизвестный Агадырь внутри континента среди степей — дырка, которую на географической карте даже точкой нельзя ограничить — не будет видно. И хотя в Агадыре живут люди, и в Нью–Йорке проживает достаточно многообразное человечество, но внешне это два несопоставимых мира. Что ты придумала?

— В современном искусстве существуют абсурдные сопоставления: в инсталляциях, коллажах, тоже наделённых качествами, которые не могут сочетаться, к примеру, у Дюшана в его знаменитом реди–мейд «Велосипедное колесо» — велосипедное колесо, вмонтированное в табуретку. Колесо и табуретка. А у меня будет — небоскрёб и чум. Юрту–чум можно поставить в небоскрёбе и посмотреть насколько переплетаются небоскрёбы с чумами?

И получится литературная инсталляция. Конечно, меж этими поселениями — пласты геологической истории, но и там и тут есть общее: ущербное и любимое. И везде есть небо.

— Безусловно, чтобы где‑то комфортно жить, нужно что‑то там любить, хоть что‑нибудь одно, по крайней мере. Что ты могла любить в Ага–дыре? Ума не приложу.

— Вдыхая первородный дух агадырской степи, я забывала и себя, и родителей, и всё, что ни есть на свете. Сейчас переведу дух и продолжу. А на просторах Нью— Йорка, надышавшись воздухом, нашла потерянное. Кажется, философ Диоген считал, что основа всего — воздух. У греков дыхание есть жизнь. «Пока дышу — надеюсь». И из самого тёплого воздуха возникает душа. «Душой, дыханием твоим живущей…» У меня есть слабость к воздуху, любовь к высоким потолкам, к большим окнам, в замкнутых пространствах — задыхаюсь. В брезенте палатки, нависающем прямо над носом, я прорезала щёлочку, чтоб видеть краешек звёзд, — иначе трудно уснуть. Как‑то среди ночи подошёл баран и фыркнул мне прямо в лицо.