Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

3

“…Это был третий военный переворот за год. Радиостанция, конечно, не работала. По традиции перед каждым новым переворотом патриоты взрывали центральный пульт, поэтому телецентр давал на экраны только картинку “Пожалуйста, соблюдайте спокойствие”, но выключать телевизор запрещалось, потому что время от времени неизвестные люди, чаще всего в военной форме, появлялись на экране, чтобы доброжелательно объяснить, что университет закрыт как источник нравственной заразы (я, кстати, потерял работу как злостный ее разносчик), а национальный напиток обандо упразднен, поскольку крайне вреден не только для самого пьющего, но и для его семьи, и для его окружающих, и, наконец, для самой страны.

О перевороте я узнал случайно.

Президент Бельцер, генерал Хосе Фоблес или снежный человек, привезенный с Гималаев, — мне было все равно, кто возглавляет правительство. Но тишина, вдруг охватившая Альтамиру, смутила меня. Как обычно, я сидел на берегу ручья, готовясь принять первую чашку обандо. И как обычно, заранее возмущался появлением над головой единственного нашего военного вертолета.

Но он не появился.

Со стороны города слышалась стрельба, потом и она стихла, До меня донеслись необыкновенный шорох, шелестение — летали стрекозы.

Впрочем, грохот выстрелов и мертвая тишина одинаково опасны. Святая Мария знает, прав ли я. Предыдущую ночь я провел у Маргет, а у моих ног стояла пузатая бутыль с прозрачным обандо. Президент Бельцер пытался уничтожить частные заводики по производству обандо, а генерал Ферш ввел за его выгонку смертную казнь. Я сам в свое время видел длинные списки повешенных — “за злоупотребление обандо”. По закону они должны были быть расстреляны, но с патронами в Альтамире всегда были проблемы. Повешение более экономично”.

— Народ всегда на чем‑нибудь экономит, — усмехнулся я.

— Чаще всего на веревке. Может, это и правильно.

4

“…В то утро, когда стихли выстрелы и раздалось шелестение стрекоз, я сидел на берегу холодного ручья в очень удобном укромном месте рядом со старой мельницей, принадлежавшей Фернандо Кассаде. Не торопясь, предчувствуя, предвкушая, даже смакуя близкое удовольствие, я сбросил сандалии. Так же неторопливо почти по колено опустил в холодную воду обнаженные ноги. Только после этого, все так же не торопясь, отлично понимая всю важность процедуры, я наполнил прозрачным обандо объемистую оловянную кружку, какую следует осушать сразу, залпом, одним махом, иначе велик риск схлопотать нечто вроде теплового удара — таково действие нашего национального напитка.

Впрочем, я все делал по инструкции.

Я не новичок в этом деле. Уже через пять минут мощное тепло текло по моим жилам, зажигало, наполняло жизнью. Я даже напел негромко древний гимн Альтамиры: “Восхищение! Восхищение! Альтамира — звезда планеты!..” Впрочем, пение не было самым сильным моим увлечением. Через несколько минут я просто лежал в траве и смотрел в облака.

Мне нравится обандо.

Говорю об этом с полной ответственностью.

Нравится его вкус, действие. Семь президентов, стремительно сменявших друг друга в течение трех последних лет, правда, не разделяли моего мнения. “Обандо — это яд, обандо — это вред, обандо — это путь к беспорядочным связям”. Не знаю, не знаю. Приведенное изречение выбито каким‑то тюремным мастером прямо на стене одной из башен Келлета, но меня это не убеждает. Кто осмелится строить политическую платформу на пропаганде обандо? Никто. А вот на отрицании обандо все президенты всегда получали женские голоса. А женщины — это абсолютное большинство населения Альтамиры. Замечу при этом, и тоже с полной ответственностью, что, несмотря на закрытие то того, то иного заводика, количество обандо в Альтамире никогда не уменьшалось. Были годы, когда оно, пожалуй, увеличивалось, но чтобы уменьшалось, такого я не помню.

Я лежал в нежной траве, смотрел в небо, видел причудливые нежные облака.

Я помнил, что когда‑то учился в Лондоне.

Тяжелый город, теперь он далеко.

Я встречался в Лондоне с интересными людьми, немало вечеров проводил со своим приятелем Кристофером Колондом, мои студенческие работы ценил сэр Чарльз Сноу, но все равно Лондон — город тяжелый. Дышится в нем трудно и напитки его не хороши. Они ничем не напоминают обандо. Часто они приводят к тому, что человек хватается за нож. А обандо примиряет”.

— Не слишком ли много он говорит об этом?

— О нет. Обандо — это перспективный напиток, Эл.

5

“…Было время, я преподавал в университете, в лицее, но университет был закрыт, а из лицея меня уволили. Преподаватель — это опасно. Всегда найдется человек, который самые наивные твои слова истолкует по–своему. Небольшие сбережения я давно перевел на имя Маргет, что же касается обандо, к которому я привык, за небольшие деньги я всегда получал свою порцию на старой мельнице Фернандо Кассаде, или в отделении скобяной лавки Уайта, или у старшей воспитательницы государственного детского пансионата Эльи Сасаро”.

— На что вам сдался этот придурок, Джек? — не выдержал я.

— Извини, Эл. Это приказ шефа. Он просил прокрутить для тебя эту пленку. Он хотел бы знать, доходит ли случившееся до случайного человека?

6

“…С некоторых пор я стал замечать за собой слежку.

Какой‑то тип в плоском беретике и в темных очках возникал ниоткуда и мог ходить за мною часами. Мне, в общем, было наплевать на это, он меня не раздражал, но все же весть о новом перевороте дошла до меня прежде всего через исчезновение этого незаметного чина. Вероятно, новый режим лишил его работы и уничтожил. Зато, возвращаясь вечером с мельницы старого Фернандо Кассаде, я попал в лапы военного патруля. Видимо, они вышли на улицу совсем недавно (их серые носки еще не запылились) и чувствовали себя хозяевами положения, ведь по ним никто не стрелял. Мордастые, в серых рубашках и шортах, с автоматами на груди, в сандалиях на тяжелой подошве, чуть ли не с подковами, в шлемах, низко надвинутых на столь же низкие лбы, они выглядели значительно. Чувствовалось, что им приятно ступать по пыльной мостовой, поводить сильными плечами, держать руки на оружии. Заметив меня, офицер, начальник патруля, очень посерьезнел.

— Ты кто? — спросил он.

Растерянный, я пожал плечами. Разумеется, это была ошибка. Меня мгновенно повалили на пыльную мостовую.