Завещание - Алексей Петрович Зимин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отложив воспоминания о школе обратно в ящик, мы принялись обсуждать Олесину семью. А конкретнее: отношения между её крёстным и отцом. И тема, мягко говоря скользкая, но так как завёл обсуждение не я, то так тому и быть – поговорим. И начала Ангел зачем-то с извинений за обоих членов семьи. На что я ответил:
– Во-первых, тебе не за что извинятся, во-вторых, это самая рядовая ситуация, – и так как девчонка любит три аргумента, добавил. – А в-третьих у тебя нормальная семья, нечего стыдиться.
– Я понимаю, но всё равно. Так не удобно становится, когда они цепляются друг за друга, особенно когда подобное происходит, как сегодня при тебе.
– Ну бывает Олесь.
– Да слишком часто стало бывать, особенно после того как дедушка умер. Когда он был жив, таких перепалок было гораздо меньше. Но после его смерти шефство над всей семьёй пришлось взять на себя крёстному. Все заботы, расходы, любые вопросы решает он. Бабушка всегда говорит: «Илья у нас рулевой в семье» и у крёстного это правда хорошо получается. Ну сам видишь, – указала Олеся по сторонам. – Он на сколько мне известно, самостоятельно выстроил сеть бизнесов в Романовке и даже Балашове. Начиная от сети моек для машин, заканчивая пунктами приёма металлолома. Не думала, что это может быть на столько прибыльно. И это только то о чём я знаю лично. Но однажды всё совсем усугубилось, после того как крёстный отдал одну из моек под управление папе. Я не знаю, что конкретно случилось, но мойку через несколько недель пришлось закрыть. Её конечно потом восстановили, но занимался теперь этим крёстный сам. И вот тогда отношения у них совсем испортились. Даже мама с папой тогда сильно поругались, отец собрался куда то уходить, а мама ему кричит вдогон: «Беги Юр, беги, только от себя не убежишь, ну нельзя быть таким импотентом во всех делах».
– Да уж. – Кротко вставил я.
– Мне тогда, так папку жалко стало. Это ведь очень обидно.
– Согласен.
– Они потом помирились, через несколько дней. Инициатором к примирению как ни странно стал крёстный, а бабушка присутствовала в качестве парламентёра на переговорах.
– Твои родители, я так понимаю, не очень близки?
– Не очень? Мягко сказано. Я даже не припомню, что бы видела, как они целуются или обнимаются. Банально даже, не улыбаются другу-другу. У твоих ведь не так было? – Поинтересовалась Олеся.
– Даже близко не так. Мои родители постоянно тискались, обжимались. Всё делали вместе. По гостям вместе, корпоративы на работах, тоже вместе, гулять вместе, сходить в банк или за квартиру оплатить, шли так же вместе. И всё в таком ключе. Бывало конечно брехали, не без этого, но в целом как-то так.
– А мы даже когда на море ездили, отца не взяли. Мама сказала: «Пусть работает». Не знаю, стрёмно как-то.
– Олесь, а тебе чего стрематься. Это их жизнь, их отношения. Ты мало того с этим ничего не поделаешь, скажу больше, ты ничего и не должна делать. А по поводу Ильи Петровича, честно тебе признаюсь, я почти сразу срисовал, что он глава семьи.
Олеся слега улыбнулась:
– Да, ты всё правильно срисовал. Бабушка уже давно не участвует в делах. Она говорит, что ей вообще всё равно, делайте что хотите, а ей самой до себя.
– Почему бы и нет. Нина Семёновна детей вырастила, на ноги поставила, внучку понянчила, а судя по недавнему обеду, теперь уже и сосватать успела.
На этом моменте мы с Олесей засмеялись.
– Крёстный конечно умеет шороха навести, но сегодня он переплюнул самого себя. Так в краску меня ещё не вгоняли.
– Всё бывает впервые. – Подметил я.
– А мамка сидела, как воды в рот набрала.
– Да, да, да я тоже заметил.
В коридоре послышался топот и через пару секунд дверь в комнату Олеси приоткрылась, без стука и других опознавательных знаков. В узеньком проёме появилась голова Ильи Петровича:
– Ребятки вы здесь не засухарились? Лесь, Кирилл и дома мог в четырёх стенах посидеть, хотя бы вон двор ему покажи, лабиринт наш, свежим воздухом подышите.
Олеся хитро посмотрела на крёстного:
– Скажи честно, ты зашел что бы не на улицу нас отправить свежим воздухом подышать, а прорекламировать свой лабиринт из живой изгороди.
– О как значит ты думаешь о любимом крёстном. Ну почему сразу прорекламировать. Запомни Олесенька я не рекламирую, я интегрирую, – потом Илья Петрович обратился ко мне. – Кирюх может пивка?
– Крёстный! – Во весь голос воскликнула Олеся.
– Ладно, ладно, всё, ухожу.
И тут же махнул рукой, указательным пальцем постучал по часам, а затем щелбаном ударил в область шеи. И как я понял расшифровывается это следующим образом: «Ничего страшного, попозже хлобыстнём».
– Вообще то я всё вижу. – Прибавив немного серьёзности в голосе, прокомментировала жестикулирования крёстного, Олеся.
– Всё, всё, всё удаляюсь.
Но тут быстро подхватил я и в ответ Илье Петровичу, одобрительно сложил пальцы в жест окей.
– Кирилл! Ну ты то ещё! – С удивлением смотря на меня, энергично обрубила Олеся.
На этой весёлой ноте, немного похихикав, мы отправились во двор, а Илья Петрович дальше по своим делам.
На улице оказалось действительно классно, свежий воздух, немного леденящий, но очень освежающий ветер, который из далека совсем чуть-чуть, самую малость, доносил запах костра и если не обманывает меня нюх – ещё и шашлыка. До этого мы заходили в дом через гараж, а теперь каким-то образом, по другой лестнице вышли через совсем другое помещение. Ну что тут скажешь, я конечно понимаю лабиринт из живой изгороди, все дела, но как по мне, весь дом был не хуже лабиринта. Чудотворный особняк госпожи Винчестер, полагаю и то менее запутанный, чем Олесено жилище, да что там, сам Минотавр позавидовал бы таким апартаментам, и при попытке самостоятельно их покинуть, настолько бы отчаялся, что сел бы в тёмный уголок и заплакал. Эпично, другого слова на ум не приходило. Миновав живые изгороди и гараж мы прошли дальше. Участок на этом не заканчивался. Вымощенная дорожка привела нас к стеклянным парникам с коричневыми деревянными рамами. Внутри уже горел свет, хотя на улице было ещё светло. Там усердно копошился человек, при виде нас, он остановился и помахал Олесе. Та ответила кивком, но парень не унимался. Да, именно, молодой парень на вид моего возраста. Его обветренные, шелушащиеся губы, медленно расплывались в улыбке, и чем больше растягивалась кожа, тем явственнее выступал из-под клочков плохо сбритых волос, сильно гиперемированный носогубный треугольник. Немного сгорбившись, он снова помахал, только теперь мне. Весь его вид с нездоровым прищуром, вмещал
