Земля обетованная - Дэвид Хьюсон

Когда снова их открываю, они исчезли. Все мертвецы пропали. В ушах звучит ее холодный голос.

– А ты думал, что знаешь меня? – спрашивает она, словно поддразнивая.

Я сидел в кухне, настоящей кухне. Передо мной в чашке холодный кофе. Я не прикоснулся к нему и не доел яблоко.

Я трясусь, мне страшно.

Звонит маленький розовый телефон. Смотрю на него. Жаль, что у меня нет сейчас кувалды.

Затем беру его в руку.

– Бирс? С тобой все в порядке?

– Лучше не бывает, – отвечаю я после долгой паузы. – А у тебя?

– Хорошо, – отвечает Элис. – Думаю, мы готовы. А ты?

В тени яблони я вижу какое-то движение.

Задерживаю дыхание. Большой серый кот спрыгивает с нижней ветки и хватает воробья, клюющего полусгнившее яблоко. Птица дергается в его острых когтях. Я вижу облачко мягких перьев, перепачканных кровью.

– Готов.

Я поехал сквозь туман. Передвигался по памяти и по звуку трамваев, прислушивался к клацанью железных колес, дребезжанью старых звонков на невидимых улицах Эдема. Выехал в Вестмонт… Огромные черные лимузины выпускали из своих недр чиновников, готовых распоряжаться городом и судьбами людей.

Эти улицы были когда-то моей жизнью. Здания из красного кирпича в викторианском стиле, длинные узкие переулки с деревянными жилыми домами и магазинами. Серое одеяло мешало мне что-либо увидеть, но я знал, что все изменилось. В Вестмонте высились темные монолиты, сквозь туман смутно просвечивали желтые огни офисов. Возможно, там вообще не спят. В мое время здесь росла трава, ходили коровы. Улица с двухрядным движением соединяла Эдем с портом. Там, где когда-то были стоянки и склады и куда не заглядывали здравомыслящие люди, сияли неоновыми вывесками магазины, торгующие видеотехникой, и кафе фастфуда.

Мимо меня проносились машины. Я был для них невидимкой. «На велосипедах теперь передвигаются только представители среднего класса», – подумал я. Работу они начинают поздно, а на пирсе сейчас будет совсем мало народу.

Изменения начались во времена моего детства. Верфи становились все беднее и опаснее. Город утрачивал свое «наследие». Профсоюзы теряли власть. Все больше кораблей прибывали из Японии и Европы, привозили груз в контейнерах. Это требовало меньше рабочих и меньшей территории. Тридцать семь пирсов стали не нужны. Поэтому от них избавились, оставили первые девятнадцать, снесли двадцатый и двадцать первый и построили на этом месте новый концертный зал. Назвали его «Пирсы».

Сюда подходили паромы, привозили рабочих с островов и пригородов. Остальную территорию отдали под развлечения туристам: рестораны, бары, ярмарки, магазины, торгующие всем – от китайских игрушек до русских мехов.

Только двадцать шестой пирс остался таким, как прежде. Он стоял здесь три четверти века, и рыболовные суда привозили сюда улов. В большом стеклянном зале рыбного рынка местные жители и приезжие покупали лосося и треску, моллюсков и устриц. Известность росла, и сюда начал поступать более экзотический товар – крабы с Аляски, омары из штата Мэн, южноамериканская тиляпия и красный люциан с Ямайки.

Я со школьных лет знал это место. Во время каникул приходил сюда по утрам подработать. Чистил моллюсков, вынимал мясо из только что сваренных крабов. Затем, по окончании работы, ждал вознаграждения. Это было рагу из морской рыбы с помидорами, чесноком и вином. Мама такого никогда не приготовит, а хозяева угощали тех, кто хорошо потрудился.

Меня каждый раз кормили, и я всегда зарабатывал деньги. Здесь у меня был лучший друг, он-то и привел меня в это маленькое сообщество, почти исключительно итальянское. Звали его Микки Карлуччо. Он был сыном владельца этой части города.

Семейство Карлуччо являлось вторым поколением семьи, приехавшей сюда из Саленто в Апулии, и этим онигордились. Они владели двадцать шестым пирсом и магазинами с конфетами и напитками для туристов.

Если вы хотели торговать на двадцать шестом пирсе, вам надо было встретиться с отцом Микки, Артуро, крупным улыбчивым мужчиной. Каждый раз при встрече он трепал меня по волосам.

А те, кто хотел торговать своим товаром в розницу, сбывая его приезжим, праздно шатающимся вдоль берега, тележку тоже нанимали у Карлуччо. Нарушение этих правил каралось тем, что вас немедленно выпроваживали. У Карлуччо был также ресторан «Лумис энд Джейк». Назван он был так в честь Лумиса, выкупившего его у партнера за карточные долги. Это было еще до меня, но все говорили, что еда здесь и раньше была отменная, но стала еще лучше, когда во владение рестораном вступили Карлуччо.

В тот месяц, когда стало известно о беременности Мириам, носильщик, пришедший за получкой, обнаружил Артуро за столом на пирсе двадцать шесть. Выстрелом в упор ему разворотило лицо. Прежде чем это случилось, кто-то отхватил ему пальцы громадным кривым ножом, которым Артуро обычно потрошил большую рыбу – тунца и палтуса. Артуро нравилось угождать покупателям.

В суд мы, естественно, не обратились. Ходили слухи, что одна из больших криминальных группировок, настоящая банда, потребовала, чтобы Артуро перевез на его судне партию наркотиков. У Артуро была семья численностью с маленькую страну. Возможно, с Лихтенштейн. Я помнил о нем немногое, но наркотики он обходил за милю.

Поэтому они отрезали ему пальцы, а потом выстрелили в лицо. Вспомнив это, я подумал, что в мое время тоже было не только солнце и лимонад.

Еще до тюрьмы я потерял связь со своим школьным другом Микки. Когда выбрал себе профессию, отношения охладели с обеих сторон. Но я позвонил ему после убийства Артуро Карлуччо и спросил, могу ли прийти на похороны. Я всегда любил его отца, особенно после того, как потерял собственного. Он был забавным. Живым и настоящим, как и большинство итальянцев с двадцать шестого пирса. Больших денег у них не было, а то, что зарабатывали, тратили на еду, выпивку и детей.

Микки сказал, что лучше мне не приходить. Я понял намек. Насколько нам в полиции было известно, никто не приходил к нему и не просил быть «крышей» операции по выявлению наркотиков. Если только Микки не сильно изменился с годами, он должен был послать их подальше, особенно после того, что случилось с отцом.

Никогда не угрожайте «салентини», сказал мне как-то Артуро после нескольких бокалов вина. Это бесполезно.

Ему было пятьдесят четыре, когда его убили. «Другое поколение», – думал я, подъезжая на велосипеде к порту.

Этот человек был двумя годами старше меня сегодняшнего.

У времени есть привычка подкрадываться незаметно.

Я прислонил велосипед к ржавой металлической ограде рынка и заглянул внутрь. Была половина восьмого утра. В это время здесь бывают только профессионалы: торговцы рыбой, рестораторы, пришедшие за лучшим товаром, пока его не раскупили другие, и стаи белых чаек, охотящихся за рыбными потрохами.

Запах сырой рыбы и моря ударил мне в лицо и отбросил на сорок лет назад. Если бы во мне была унция итальянской крови, пожалуй, устроился бы здесь на работу, под крылом Микки. И что бы тогда случилось?

Может, было бы еще хуже.

Вошел в ворота. Люди торговались у белых подносов с рыбой, морепродуктами и устрицами. Все было, как прежде. В углу, где готовили рыбное рагу, кто-то уже жарил помидоры и лук. Большой котел, черный и обугленный у основания, казалось, был тем самым, в котором Артуро когда-то тушил куски рыбы, он распевал итальянские песни, не выпуская из левой руки бутылку с дешевым вином. У меня невольно забурчало в животе.

Контора Карлуччо помещалась в том же самом месте: на первом этаже, высокие окна смотрели на двор. Интересно, что скажет Микки, когда человек, которого он не видел почти тридцать лет, войдет в дверь. Человек, которого он считает покойником.

Я все еще раздумывал, когда чья-то рука схватила меня. Эта грубая и твердая рука потащила меня за собой так быстро, что я даже не запротестовал.

Обернувшись, чтобы узнать, что происходит, обнаружил, что меня прижали к металлическому столбу. О такие столбы в прежние времена итальянцы зажигали спички, прежде чем закурить.

Человек, которого я не узнал, держал меня за горло. Он был старым, почти лысым, с красным, изрытым оспой лицом и водянистыми глазами. Тем не менее сильным и большим. Я не мог сдвинуться с места.

– Бирс? – спросил он, по-прежнему меня не выпуская.

– Микки?

– Кто ж еще?

– Извини. Столько…

– Да, давно не виделись.

– Вот именно. Знаешь, что меня поражает? – спросил я.

Он покачал головой.

– Почему все стареют? А я не меняюсь.

– Может, потому, что ты умер, – сказал он.

Он ослабил хватку, и я протянул ему руку.

– Разве не так? – спросил он.

– Да. Может наконец поговорим?

Через пять минут я сидел в конторе Микки Карлуччо. Передо мной стояла большая чашка с дымящимся капуччино. На тарелке лежал теплый хлеб чиабатта. На стене – портрет отца. Контора совсем не изменилась. Хороший кофе, хорошая еда и маленькая удобная комната остались такими же, как в моем детстве. Я мог бы остаться здесь до конца жизни.