Железная хватка графа Соколова - Валентин Лавров

Соколов вновь поглядел вверх: убийца, оперевшись ногой на парапет балкона на третьем этаже, споро и спокойно взбирался по крепко державшейся водосточной трубе. «И то сказать, — подумал Соколов, — “Астория” сдана всего лишь несколько месяцев назад, все добротное и крепкое — лучшая нынче в Европе. Однако пора действовать! Надо взять в помощь двух ребят, что киснут под моими дверями. Вместе что-нибудь сообразим!»

Соколов подскочил к дверям, дернул, и ручка едва не отвалилась: его закрыли снаружи. Он долбанул в дверь, приглушенно произнес:

— Эй, тюремщики хреновы! Скорее откройте!

Сонный голос, позевывая, спросил:

— Чего?

— Убийца убегает по водосточной трубе!

За дверями раздался наглый хохот:

— Умора! А Екатерина Великая не сошла с пьедестала, чтобы с преображенцами переспать?

И ехидный голос добавил:

— Мы предупреждены насчет ваших уловок. Не проведете!

— Ну болваны!

Погоня

Соколов с разбегу вскочил на широкий мраморный подоконник, перекрестился:

— Господи, благослови!

Прижавшись к шершавой стене щекой, он потянулся к трубе и на мгновение повис над смертельной пропастью. Но изловчился, нога прочно оперлась на костыль, забитый в стену, рука обняла трубу. Труба опасно заскрипела. Казалось, что она вот-вот рассыплется, подобно хрупкому карточному домику.

Соколов поднял голову: убийца был где-то высоко, кажется, между четвертым и пятым этажом. Началась погоня. Сыщик стремительно преодолел два этажа, словно Сила высшая вознесла его.

Убийца поднялся уже на самый верх, застрял возле карниза.

Сыщик со злорадством подумал: «Любопытно, как этот тип преодолеет подъем на крышу!», словно забывая, что через минуту-другую ему самому предстоит совершить этот подвиг. Вдруг пришла в голову мысль: «А что, если убийца меня заметил? Я буду почти беззащитен. Удар кирпичом по голове и... Впрочем, что это за волшебные звуки?»

На пятом этаже из приоткрытого окна лился мягкий свет и доносилось чарующее женское пение на немецком языке — божественный Моцарт! Подумалось: «Вот, в двух шагах от меня идет нормальная жизнь, а я как оглашенный гонюсь за неведомым и по сути ненужным мне человеком. Зачем?»

Смертельный номер

Соколов уже больше не слышал над собой тяжелого сопения убийцы. «На крышу забрался, как бы не ушел!» — пронеслось в голове. Соколов был уже возле широкого карниза — кошмарного места, какое можно было преодолеть лишь чудом.

Труба перешла в колено, под могучим телом зашаталась, заскрипела. Соколов до боли стиснул зубы: «Господи, неужто погибну таким глупым образом!» Он дотянулся до очередного костыля, забросил ногу в сливную воронку: «Ах, хорошо, мгновение отдыха — и я наверху!»

Сердце бешено, словно пойманная в силок пташка, колотилось, дыхание было прерывистым, жгло пересохшее горло. «Вперед!» Соколов перехватил руку, зацепился за полукруглый желоб. Он уже сидел на корточках, держась за прочное ограждение, как увидал устремленные на него, со странным, словно волчьим, отблеском глаза.

Убийца спокойно поджидал Соколова, полагая, что тот на краю крыши вполне беззащитен: малейшее движение назад и — смертельное падение на булыжный тротуар с громадной высоты. Чувствуя свою силу, убийца сиплым, сифилитичным голосом, который бывает лишь у курильщиков, насмешливо произнес:

— Ты, легавый, совсем сдурел? Чего лупетки вытаращил?

И убийца ударом каблука хотел сбить вниз Соколова. Сыщик успел наклониться, и убийца сам чуть не потерял равновесия. Заревел:

— Ах ты, костогрыз! — и с размаху нанес удар левой ногой.

Соколов уклонился от удара. Левой рукой он продолжал крепко держаться за ограду, а правой перехватил ногу убийцы и подбросил ее вверх. Убийца грохнулся навзничь. Соколов перемахнул за ограждение, очутился на крыше. Он хотел схватить убийцу, но тот змеенышем метнулся в сторону, вскочил на ноги и побежал по крутому скату, гулко стуча подбитыми каблуками по металлической крыше. Левой рукой он выдернул из-за пояса нож.

Соколов бросился за беглецом. В голове мелькнула мысль: «Хочет прыгнуть в темноту чердака, а там меня пырнуть ножом!»

И точно, убийца подскочил к слуховому окну, распахнул его и с необыкновенным проворством собрался нырнуть в его темень. Но Соколов в последний миг умудрился вцепиться в преследуемого. Они оба полетели на пол.

Соколов, оказавшись сверху, решил использовать преимущество своего положения. Он с саженной высоты приземлился обеими ногами на грудь убийцы, всей тяжестью своего атлетического тела придавил его.

— У, черт! — Убийца беспомощно распластался на чердачном полу.

В скудном свете луны, проникавшем в распахнутое слуховое окно, Соколов заметил слабый отблеск стали, все еще сжимаемой убийцей. Соколов безжалостно нажал каблуком на преступную руку. Кулак разжался, нож выпал, и Соколов ударом ноги отправил его куда-то в чердачную кромешную темноту.

На дыбе

Сыщик оторвал от пола все еще пребывавшего в почти бессознательном состоянии убийцу. Его карманы оказались набитыми драгоценностями, еще недавно принадлежавшими мисс Рэдман. Бриллианты, изумруды, золото в самом изящном ювелирном оформлении — целое состояние!

Убийца начал приходить в себя.

— Ремень сними! — приказал Соколов.

Тот повиновался. Соколов отобрал у него серники, зажег огонь. В скудном свете он разглядел скобу, торчавшую на уровне груди из стропильной стойки. Сыщик крепко скрутил ремнем руки преступника за спиной, привязал к скобе, отчего тот взвыл:

— Ой, больно!

— А мисс Рэдман, думаешь, было не больно?

— По ошибке замочил ее, — стонал убийца.

— Ну, конечно! И по ошибке карманы набил ее фамильными драгоценностями?

— Слышите, господин хороший! Заберите себе все цацки эти, а меня отпустите, — голос убийцы звучал ласково, елейно.

— Ну какой ты умный! Только что хотел меня с крыши сбросить, а теперь — отпустите! Я тебя, рыбья голова, отпущу — но только с крыши, кувырком. Кто такой, как зовут, где живешь?

Убийца часто засопел, дурашливо загундосил:

— Голова моя нынче ничего не соображает. Тупой совсем стал. Память вы у меня отшибли. Берите золото и камушки — тут много, а меня, убогого, отпустите. Я впредь шалить не стану.

Допрос

Соколов потянул ремень вверх. Убийца сдавленно охнул, широко разинул рот:

— Все скажу... Зовут меня Степан Мурзаев... а... больно!..

Словно молния пронеслась в сознании Соколова: «Мурзаев! Тот, кто писал Шахматисту в саратовскую гостиницу “Европа”!»

Ослабил ремень, насмешливо произнес:

— Кто не знает Степку, великого сочинителя! Как это у тебя: «Преклонные лета и неблагоприятные обстоятельства, уже несколько лет меня угнетающие...» Так?

Убийца со злобой сплюнул:

— Тьфу, я сразу понял, что мусора на хвост мне сели! Все скажу, только обещайте, что суд сохранит мне жизнь, и ремнем вверх не тягайте, дышать нет мочи.

— Ты, несчастный человек, и без всяких обещаний мне все расскажешь!

— Чего хотите знать?

— Шифровку условного текста, взятого из берлинского письмовника?

— Там сделана надпись симпатическими чернилами, но не обычным антипирином, а совершенно новыми — колларголом. Недавнее изобретение — секретнейший рецепт.

— Что это такое?

— Махонькие зернышки, цвет у них серебристочерный. В простой водичке в момент расходятся... А писать надо ручкой, у которой на кончике шарик. И между строк, между строк! Это на самом простом письме, хоть про погоду там али про любовь. И колларгол тут же исчезает, невидимый делается.

— К тебе такие письма приходили?

— Обязательно!

— Как ты, Степка, скрытый текст проявлял?

— А это надо белый порошок растворить, он как сода. У меня прямо на кухне стоит в белой банке. Тут же секретный текст и появится, а остальной исчезнет.

— Где, Степка, колларгол хранишь?

— Тоже на кухне, слева в столе — вместе с маковыми зернышками. Там ложки две их, столовых.

— Зачем?

— Так приказано! На глаз зернышки колларгола от маковых не отличишь. А как в воду бросишь да ситечком мак процедишь, так в банке чернила и останутся. Пиши себе в удовольствие.

— Скрытый текст письма к Тищенко в «Европу» помнишь?

— Конечно! По заданию Касьяна его калякал и отправлял: «В Саратов едет Аполлинарий Соколов. Примите меры к его уничтожению».

— Кто это — Касьян?

— Точно сказать не умею, мало чего говорили мне — конспирация, а только птица это важная, высоко летает. Сведение имею, что он большой чин в охранке.

— Врешь ты все, Степан Мурзаев, забубенная головушка.

— Чтоб сдохнуть без покаяния! Нонешним летом с