Несущая свет. Том 2 - Донна Гиллеспи

— Как и у твоего отца, у тебя всегда готово оправдание для своих необычных, противоречащих традиции поступков! — сказала Ателинда, улыбаясь и качая головой. — Этот день — великий дар Фрии. Поклянись мне, что ты никогда не покинешь меня, больше, что отныне нас сможет разлучить только смерть.

На следующий день Витгерн со своими товарищами устроили праздник в честь Аурианы. Коньярик, самый богатый из всех бывших дружинников Бальдемара, отдал трех волов для торжественного жертвоприношения Водану в благодарность за то, что бог сохранил Ауриану и вернул ее племени. После жертвоприношения туши были зажарены для праздничного застолья. Повсюду трубили праздничные горны, сзывая весь окрестный люд на пир в Деревню Вепря. Это был первый радостный день, день торжества и ликования после гибели Бальдемара. Ауриана, о божественной сути которой свидетельствовали ее многочисленные подвиги и явленные ею чудеса, разогнала тучи зла, сгустившиеся над Деревней, этим священным центром всего племени. Отныне никому даже в голову не приходило подумать или прошептать, или как-то намекнуть на то, что она убийца сородича.

Когда кубок с медом несколько раз был пущен по кругу, со своих мест поднялись Витгерн и Торгильд. Призвав всех к тишине, они обратились к Ауриане с просьбой возглавить хаттское войско вместо Бальдемара. Ауриана не возражала — она прекрасно знала, куда несет ее стремительный поток жизни, которому было бессмысленно сопротивляться. Сто десять человек тут же пригубили братскую чашу и дали клятву сражаться и умереть за нее, большинство из этих воинов прежде входили в дружину Бальдемара, но среди давших сегодня клятву были также двадцать человек из свиты Гундобада, несколько молодых воинов, никогда не входивших ни в чью дружину, и полдюжины девушек — дочерей Жриц Ясеня, воспитывавшихся в святилищах, — которые присоединились к войску Аурианы прежде всего с целью отомстить Гейзару, нещадно грабившему их родные святилища и творившему произвол. По лицу Труснельды Ауриана догадалась, что старая жрица неодобрительно относилась ко всему происходящему, хотя она и улыбалась внешне довольно благодушно. Ауриана знала, что, по мнению Труснельды, женщина оскверняет себя, беря в руки меч, что священный дух, обитающий в душе каждой женщины, терпит урон от ее прикосновения к железу. Однако большинство жриц совсем по-другому воспринимало происходящее: по их мнению, не Ауриана оскверняла себя, а напротив само сражение, само поле битвы освящалось женщиной, отмеченной богами, а убийство оборачивалось священным жертвоприношением. Это необычное сочетание в одной женщине духовных сил и отточенного военного мастерства рассматривалось большинством как хорошее знамение для судеб хаттского народа. Однако Труснельда, освящая огонь каплями жертвенной крови вола, с такой болью взглянула на Ауриану, как будто та покидала свой родной дом, отправляясь в чужие земли.

Ауриана не говорила никому о той несокрушимой уверенности, которая жила в ее душе: она не чувствовала себя невиновной, напротив, она постоянно ощущала следующее за ней по пятам зло, неразрывное с ее сутью, оно было упорно и следовало за ней с той же неизбежностью, с какой ночь следует за днем. Разве она могла сказать об этом людям? Да они просто приняли бы ее за сумасшедшую!

Труснельда тем временем приготовила костер из ясеневых поленьев для тех, кто хотел дать торжественную клятву в священном месте. Затем она стала рядом с огнем, держа меч Бальдемара в руках на белом льняном полотенце.

Первой к костру подошла Ауриана, взявшись одной рукой за прядь своих, заплетенных в косичку волос, положив другую руку на клинок меча, она громко произнесла слова клятвы:

— Перед лицом самого Водана клянусь — я не успокоюсь до тех пор, пока Одберт не будет уничтожен моей рукой. Я не буду стричь своих волос, пока эта священная месть не свершится. Я призову его к ответу где бы он ни был — за тремя морями или за высокими горами, все равно я достану его. Знай, Бальдемар, твой дух будет наконец успокоен. Та, которая стоит сейчас перед тобой, воскресит тебя кровью твоего убийцы, Одберта.

Ауриана взяла кубок с медом, выпила залпом до дна, снова наполнила его и передала Витгерну как свидетелю. Он произнес ту же самую клятву, осушил кубок, а потом, наполнив, передал его Торгильду…

Пир продолжался всю ночь. Сказители и певцы, исполнявшие героические баллады, пели до тех пор, пока Витгерн не вынес свою лиру, и тогда они умолкли, помрачнев от зависти. Ни один певец не мог сравниться с Витгерном, обладавшим сильным звучным голосом, имевшим мягкие бархатистые оттенки.

Ателинда назвала однажды его голос темно-золотистым тягучим медом. Витгерн исполнил одну из самых любимых песен — мрачную балладу о чудовище, обитающем на болотах, которое нападает на усадьбу великого вождя, еженощно унося по десять-двенадцать его дружинников на обед себе и своей кровожадной матери, любившей лакомиться человеческим мясом. И вот вождь призывает на помощь более великого и могущественного военного вождя — здесь, чтобы польстить Ауриане, Витгерн вставил вместо обычного имени этого былинного героя имя Бальдемара — и этот великий вождь является во всей своей славе и убивает чудовище, разрывая его на части. Половина пирующих внимательно слушала певца, а другая половина уже погрузилась в сон, выпив за столом слишком много хмельного меда. Однако и те и другие за свою жизнь слышали множество вариантов этой старинной баллады.

Когда Витгерн и Ауриана, а с ними еще несколько человек, остались одни за столом среди похрапывающих соплеменников, он сказал ей с полной откровенностью, прямо глядя в глаза:

— Ты знаешь о том, что Зигвульф повсюду разыскивает раба-римлянина по имени Деций?

Ауриана не на шутку встревожилась, но постаралась скрыть свое состояние.

— Правда?

— Он даже объявил крупное вознаграждение за его поимку; когда Он вернется из южного похода…

— Витгерн, а что он собирается делать с этим рабом, когда поймает его? Разве это достойно воина тратить так много усилий на то, чтобы наказать какого-то низкого раба?

— Наказать? Он, наоборот, хочет возвысить его и осыпать дарами. Ауриана, этот раб помог ему вновь обрести сына.

— Что? Не может быть!

— То, что вычитал раб в книге, оказалось сущей правдой. Зигвульф разыскал одного местного кузнеца в селении, расположенном за римской крепостью Маттиакор, и тот проводил его до усадьбы, названной Децием. Сын Зигвульфа Идгит работал в цепях на поле — а ведь он совсем ребенок, ему только девять лет! У этих мерзавцев нет ни стыда ни жалости. Зигвульфу удалось через двух торговцев выкупить мальчика за огромную сумму, от которой даже на лице Гейзара появилась бы довольная улыбка.