Несущая свет. Том 2 - Донна Гиллеспи

У Аурианы перехватило дыхание при виде Витгерна: он так исхудал, что, казалось, его может свалить с ног порыв ветра.

— Я узнала от… от одного раба-римлянина о том, что хорошо известно в стане наших врагов и ни у кого из них не вызывает сомнения, — и Ауриана коротко с бесстрастным видом передала всем присутствующим рассказ Деция. Ей казалось, что тихие приглушенные рыдания Ателинды сведут ее с ума, и старалась не прислушиваться к ним.

Улыбка озарила лицо Витгерна.

— Это просто чудо! Значит, мы можем свершить месть! Мы спасены! — шептал он.

Из толпы воинов раздались негромкие радостные возгласы. Старым соратникам Бальдемара требовалось время, чтобы прийти в себя, осознав до конца, что они избавлены от позорной участи. Ауриана не могла разделить царившее среди воинов оживление. Она с головой ушла в свои переживания, поглощенная невеселыми думами.

— Ауриана, в таком случае ты должна… — начал было Витгерн, но тут же осекся. Он хотел сказать «вернуться к нам», но неожиданно вспомнил про проклятие Ателинды.

— Уходите все, — раздался резкий голос Ателинды. — Оставьте меня в покое!

Ауриана бросила на Витгерна понимающий сочувственный взгляд и дружески обняла его. Все начали расходиться, подчиняясь воле Ателинды; группами по два-три человека воины покидали двор, направляясь в деревню.

Когда все разошлись, Ауриана повернулась к яблоням, у которых пасся Беринхард, собираясь вернуться в свой лагерь в лесу.

— А ты останься, дочка.

Ауриана замерла на месте. Теперь они были один на один посреди пустого двора, на котором только ветер вздымал пыль. Ауриана невольно вспомнила тот поздний сумрачный вечер, когда она, прискакав на этот пустынный двор, встретила здесь коня Бальдемара без седока. Затянувшееся молчание начало тяготить Ауриану, и она прервала его первой.

— Ты вряд ли хочешь видеть меня здесь, мама. Я лучше пойду.

— Я никогда не говорю того, чего не думаю, — отозвалась Ателинда.

Ауриана пыталась сдержать себя, чтобы не наговорить лишних ненужных слов, но слова сами рвались из ее груди:

— Я представить себе не могу, как у тебя повернулся язык проклясть собственную плоть и кровь!

От изумления Ателинда, казалось, онемела.

— Ауриана, — произнесла она наконец голосом твердым и одновременно мягким, тронувшим душу девушки, — я полагаю, что ты все поняла. Ты ведь должна была понять, что я прокляла тебя, спасая твою жизнь. Гейзар непременно убил бы тебя после твоих дерзких нападок на него, после того как ты разоблачила его перед всем народом. Я мать. А любая мать скорее проклянет свое дитя, чем позволит погибнуть ему, пусть даже и геройски. Должно быть, твой ум помутился от горя — раньше ты бы с легкостью разобралась во всем произошедшем, поняв мотивы моих поступков.

— Неужели ты никогда не считала меня убийцей отца? — проговорила Ауриана сдавленным неестественным голосом, как будто ее горло было открытой раной, а слова — разъедающей ее солью.

— Никогда! Никогда я не думала так.

— Почему же ты прятала от меня свои глаза в день погребения?

— Я вообще не глядела в тот день ни на кого. Горе ослепило меня, я ничего не видела перед собой.

— И все же жестокие слова Херты оказались правдой!

— Нет. Ее дух был слишком ожесточен, слишком ненавидел людей. Она усматривала зло во всем. Даже если бы сам Водан явился ко мне и мне в лицо заявил, что моя дочь станет убийцей сородича, и тогда я не поверила бы такому пророчеству.

— Значит… значит, ты снимешь с меня проклятие? — только сейчас Ауриана медленно повернулась к матери и взглянула наконец в ее глаза. В глазах Ателинды не было ни тени ненависти, а только выражение неизбывного горя.

— Проклятие с тебя я сняла сразу же, в ту же ночь, вместе с Труснельдой мы втайне совершили этот ритуал.

Ауриана бросилась в объятия матери, и та крепко прижала ее к груди. Они долго не могли вымолвить ни слова от избытка переполнявших их чувств.

— Мое бедное дитя! — произнесла наконец Ателинда, гладя дочь по голове. — Я больше не стану хранить это в секрете. Хотя твое возвращение будет для Гейзара подобно возвращению самого Бальдемара, или даже хуже, потому что ты открыто попираешь его авторитет. Я очень хочу, чтобы ты осталась со мной, поверь мне. И все же я думаю, что тебе лучше пока жить в лесу, потому что Гейзар не успокоится, пока не найдет подходящий способ убить тебя.

Ауриана высвободилась из объятий матери и открыто взглянула ей в лицо.

— Нет мама. Я должна остаться здесь… Я уверена, что такова была бы воля отца. Что сделано, то сделано, — и Ауриана повернулась лицом на юг, откуда грозила ее народу самая главная опасность. — Гейзар — маленький назойливый слепень по сравнению с угрозой, надвигающейся на нас с юга. Я не могу бросить свой народ на произвол судьбы.

Ателинда снова крепко обняла ее. Они опять помолчали, а затем снова заговорила мать:

— Дух Бальдемара велик и могуч, и все же ты не могла так искусно сражаться без всякой подготовки, без обучения. Признайся мне, во имя всех богов, кто обучил тебя искусству владения мечом?

Ауриана не была удивлена тем, что ей не удалось провести мать. Но она колебалась, медля с ответом, поскольку знала, что Ателинде точно так же, как раньше Бальдемару, не понравится правда. Но она знала также и то, что мать сразу же догадается, если она скажет ей только часть правды.

— Меня обучил раб-римлянин, — заговорила она наконец. — Тот же самый человек, который сообщил мне известие о злодеянии Одберта.

Глаза Ателинды потемнели.

— Ты оставалась наедине с мужчиной, который является чужеземцем? Это неосторожно с твоей стороны. Что подумали бы о тебе соплеменники?

Ауриана ничего не могла ответить на это матери. Неожиданно непонятно откуда взявшиеся слова сорвались с ее уст.

— «Богини Судьбы дали нам наши священные законы, но когда завершится круговорот времен, они изберут мудрого безумца или безумицу, которые отменят их».

— И вместо ответа ты повторяешь зачем-то слова Рамис! Я думала, что ты терпеть ее не можешь.

Ауриана изумилась, она и не знала, чьи это были слова. Девушке стало не по себе. Неужели Рамис вторглась в ее тайные мысли, пока она спала, для того, чтобы изменить ее умонастроение, лишить ее желания бороться и сопротивляться воле пророчицы?

— Да… да я не люблю ее. Но, мама, мы накануне страшных испытаний! А от того, что я была наедине с чужеземцем, никому не стало хуже, никто не умер и не заболел. Если же я смогу научиться всем магическим приемам римлян, это позволит мне спасти всех нас, сохранить наш народ.