Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они доели биточки в сметане. Георгий хотел расплатиться за обоих. Варвара Петровна не позволила:
— Вы ваши кавказские штучки бросьте. Я сама за себя плачу. А то истратите рубль, а на тепловозы с меня тысячи сдерете.
— Сдеру, — согласился Георгий, — иначе не получится. Надо мне верить.
— Как же, верь вам, мужчинам! Вы все обманщики, а я ведь норовлю сама обмануть.
Она вела Георгия длинным коридором и остановилась у одной двери:
— Хотите пойти с нами в театр?
В комнате громко, не слушая друг друга, разговаривали машинистки. Обеденный перерыв еще не кончился, на машинках провисали недописанные листы, а женщины говорили о своем страстно и горячо, точно долго пробыли в безмолвном заточении.
— Верочка, — крикнула Варвара Петровна, — а мне на сегодня нужен еще один билетик!
Все вдруг замолчали и обернулись к Варваре Петровне и Георгию.
— Варвара Петровна, миленькая, честное слово, нет, — словно оправдываясь, сказала девушка в красном вязаном костюмчике.
— Как это — нет? — удивилась Варвара Петровна. — У нас гость из Армении, и мы его должны устроить.
— Пусть товарищ подойдет вечером к театру. Может быть, окажется возврат. В крайнем случае я поменяюсь с Макиной, а она…
Варвара Петровна не дослушала:
— Ну, смотри. Мы все в ответе. Я его на сегодня пригласила.
— Она приглашает, а мы в ответе! — восхищенно сказала толстая машинистка.
— Всю жизнь мечтаю поехать в Армению! — застонала молоденькая женщина. — Армения — это просто моя идефикс…
— Милости просим, — отозвался Георгий.
— Успеешь еще, съездишь, у тебя все впереди. — Варвара Петровна взяла Георгия под руку и помахала машинисткам платочком: — До вечера, девочки!
— Прямо по Александру Блоку — посмотрела, и этот влюблен! — прогудела им вслед толстая машинистка.
Все получалось как надо. Вопрос о тепловозах должен был еще идти на утверждение, но практически решение состоялось. Георгий сидел у Дмитрия Дмитриевича и утрясал неизбежные попутные дела. Хотелось закончить все самое главное, чтоб выкроить побольше времени для поездки к детям. Он не думал о том, как он их увидит, как будет с ними говорить, — об этом нельзя было думать. Поездка эта была ощущением радости и тревоги, и, как только что-нибудь напоминало о ней, Георгия начинало томить это сложное чувство. Что знали дети? Что они думали? И тут же он с облегчением говорил себе: там Нина. Только нелепо, что он не сможет ей ничего рассказать о себе. Ни плохого, ни хорошего.
Дмитрий Дмитриевич долго говорил по телефону. И вообще разговор каждую минуту прерывался.
— Что у вас там со строительством комбината? Почему задерживаете? — говорил Дмитрий Дмитриевич.
И тут же звонил телефон. Георгий не успевал вставить ни слова.
Положив трубку, Дмитрий Дмитриевич перечислял Георгию факты нарушения финансовой дисциплины, невыполнения планов, и в общем все это соответствовало действительности. Нарушали, перерасходовали, изворачивались. И получали за это каждые три месяца по выговору, строго в очередь, раз — начальник, раз — главный инженер.
И Дмитрий Дмитриевич, который отлично понимал, что иначе они не могут, который сам на их месте поступал бы точно так же, должен был, по занимаемому положению, предупреждать, подписывать выговор.
— Вы еще многого не знаете, — вдруг сказал Георгий. Сказал так, как не положено было говорить с начальством. Ему надоело продолжать эту постылую игру. — Мы уже сегодня понимаем, что не уложимся в сроки по созданию моря. Мы перекинули оттуда рабочую силу на Гюмет. У нас трудное положение с теплоцентралью. Если нам не санкционируют расширение, мы задохнемся. Нам бывает очень трудно. И иногда только от какой-то нелепости, от недоверия, от казенщины. Давайте один раз поговорим об этом.
Зазвонил телефон. Дмитрий Дмитриевич снял трубку, сказал: «Так, так, позвони попозже» — и вызвал секретаршу:
— Пока ни с кем не соединять.
— Ну хорошо, — сказал Георгий, — я обыкновенный человек с зарядом энергии, которая должна иметь выход. Можно назвать ее творческой энергией. Она есть в каждом человеке. И мое «я» в данном случае вы должны понимать обобщающе. Так вот, я должен отдать свою энергию, иначе погибну. Дома у меня есть стол, кровать, радио, допустим, машина. Все, что надо современному человеку. Там, дома у меня, применения моим силам нет. Я отдаю энергию, силу, разум, волю своему делу, которое я выбрал в жизни и которое мое, как мои руки, ноги, кожа. В чем-то главном вы мне поверили — поручили большой участок дела. И тут же мелочным недоверием связываете по рукам и ногам. Мы не можем переставить ни одну статью расхода. Мы не можем сами распоряжаться финансами и временем. Мы скованы жесткими, обидными скобками. Вы понимаете, что это приносит только вред?
— Чего же вы хотите? Бесконтрольности? — перебил Дмитрий Дмитриевич.
— Доверия. Ведь мы люди известные, надежные, такие есть у вас во всех учреждениях, на всех строительствах. Мы приходим со школьной скамьи и остаемся при своем деле до смертного часа. Вы нас знаете, так верьте нам! Дайте нам самим использовать материалы, время, средства. Не суживайте рамки наших возможностей. Не допекайте мелочным контролем. Ведите его по большому счету. У меня за прошлый год четыре выговора. Я их не боюсь. На работе это не отражается. Но ведь выговор мне не должен быть вашей защитной отпиской. И не должен быть мне безразличен. Иначе какой в нем смысл?
Зазвонил особый телефон. Дмитрий Дмитриевич сразу внутренне и внешне подготовился к разговору. Он отвечал коротко, голосом сдержанным и деловым. В середине разговора густо покраснел, попытался прорваться со своими доводами и раза два торопливо, теряя тональность разговора, вставлял:
— Мы к этому не совсем подготовлены…
Потом еще:
— Это выше наших возможностей.
А потом только:
— Хорошо… Хорошо…
Положив трубку, он посидел с отсутствующим взглядом, закурил, будто приводя в порядок свои мысли. И наконец встряхнулся:
— А выговор вы все-таки получите.
Георгий кивнул:
— А как насчет теплоцентрали?
— Своим чередом, — уклончиво ответил Дмитрий Дмитриевич.
— А поселок?
— Я ничего от вас на этот счет не слышал и не знаю.
— Так что же мне делать?
Умные серые глаза Дмитрия Дмитриевича сощурились:
— То же, что и до сих пор, я думаю.
— Отлично, — сказал Георгий. И, покосившись на начальственный телефон, наклонился над столом: — Знаете, что такое обмен мнениями с начальством? Это когда приходишь к нему со своим мнением, а уходишь — с его.
Чистой рубашки не было. Георгий растерялся. Две чистые рубашки всегда лежали в его чемодане, и зачастую, отправляясь в командировку на два-три дня,
