Кладоискатели - Далия Трускиновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А сторожа твои к тебе непутем попали! – продолжала Кубышечка. – Помяни мое слово – их уже с собаками ищут! Найдут, откопают – что тогда делать станешь?
– Кто сейчас разинских казаков с собаками искать станет?! – не сдавался упрямый дед. – Вот теперь-то мы порядок и наведем!
– Что ж ты раньше их в дело не пускал?
– А незачем было! – догадался дед. – Теперь же вы меня так своим бусурманством допекли…
Он помолчал, разинув рот, поскольку его осенило. И завершил торжественно и грозно:
– И хочу я от вас лес раз и навсегла очистить к блудливой матери!
– От нас? Да ты, гляжу, совсем из ума выжил! Как это – от нас очистить? Мы же тут лежим! Откапывать ты нас, что ли, собрался да на дорогу выкидывать?
– Что лежит – то пусть лежит, и молодцы мои это стеречь будут. А бусурманский дух под корень изведу! – разумно рассудил дед Разя. – Вот он, бусурманский дух!
И указал молодцам на Бахтеяра-Сундука.
– Ты еще крикни – взы его, собаченьки! – подсказала бешеная Кубышечка.
– Да ты, дура, на него глянь! Нос крюком, сам черный! И еще похваляется – мол, я в лесу самый богатый! Похвалялся, а?
– Да что ж ты молчишь, Бахтеярушка?.. Кубышечка повернулась к давнему своему сотоварищу. Но тот лишь руками развел – мол, похвалялся…
– Нечего тебе в нашем лесу делать! – галдел дед. – Ишь, персидская бирюза! Булаты дамасские! Кто тебя сюда звал? Развел тут бусурманство – глядеть тошно! Испоганил нам лес!..
Собственно, против бирюзы дед ничего не имел. И был бы счастлив, если бы та бирюза попала в черный горшок с медью и испанским серебришком. Ему Бахтеяра страсть как хотелось сбыть с рук – и все это отлично понимали.
Да и Бахтеяр понимал не хуже прочих. Было в нем немало от того персидского купца, который возил товар из самого Тебриза и потому осиливал опасный путь, что голову на плечах имел толковую, один только раз и дал маху… Но молчал Бахтеяр, глядя в землю, а потом и сказал жалобно:
– А что, братцы, может, он и прав? Я ведь и точно что чужой… Звать меня сюда не звали… Может, он за дело обижается?.. Прости меня, дедушка, коли в чем виноват! Я же и в самом деле – черномазый!
– То-то! Все слышали?! – дед повернулся к сторожам, а потом победно уставился на Кубышечку. Она же от этого внезапного покаяния просто онемела.
– Бахтеяр, да что же ты? Или мы вместе трех сотен лет не пролежали? – возмутился Елисей. – Какой ты нам чужой?!
– А с тобой еще построже разговор будет! Ты почему конь?! Мы все – человеческого образа, а ты – конского!
– Ну и что? Вон иные клады в петушьем образе являются, иные – вообще в свинском! – возразил Елисей. – А то еще гроб выезжает!
– В свинском-то виде знаешь кто является? Это нечистый людям головы морочит! А вот ты объясни, почему ты в конском!
– Да изначально повелось! Само как-то вышло!
– Когда это – изначально?! Это не повелось, это ты нарочно выдумал – с копытами быть! А знаешь, кто с копытами? То-то!
Елисей, изумившись такому неожиданному навету, обернулся, ища помощи у соседей. Но Кубышечка стояла, словно не понимая происходящего, Бахтеяр-Сундук норовил пасть на колени, а самый с виду молодой, крепыш Алмазка, был занят тем, что удерживал его от этой дурости.
– Ты, дед, ври, да не завирайся! – не совсем уверенно крикнул Елисей.
– Ты еще перечить? – дед расхрабрился. – Ребятушки, слышали? Бей его, ребятушки!
– А вот я вас копытами!
Елисей заплясал на месте, готовый развернуться и ударить задними ногами.
Очевидно, один из сторожей когда-то имел дело с лошадьми. Он резко выбросил руку вбок – и вот уже в этой руке была сухая длинная ветка, и вот взлетела, и вот весомо хлестнула Елисея по крупу.
Если вдуматься – для здорового коня такой удар был немногим больнее комариного укуса. Но совершенно первобытный ужас охватил Елисея. Он кинулся прочь – напролом через кусты, подальше от страшной ветки! И опомнился довольно далеко от поляны, где во весь голос хохотал довольный дед Разя.
Дед уловил сущность власти.
Он мог вершить судьбами! Он мог изгонять и пускать обратно! Он мог требовать ползанья на брюхе перед своей особой! А какая от этого польза, да и будет ли она вообще, – дело десятое. Зато радости сколько!
Для того, кто триста лет прозябал в тени более значительных кладов, это было подлинным откровением.
– До всех до вас доберусь! – вопил дед Разя. – Все у меня в ногах валяться будете! Ты, Алмазка, хоть и бусурман, можешь оставаться. Только половину серебра ко мне перетащи. А ты, Кубышка…
– Что – я? Думаешь, Бахтеярку с толку сбил, Елисея прогнал, так и я – за ними? – возмутилась Кубышечка. И кинулась на деда с кулаками, да его заслонили сторожа.
Они отбросили девушку не жестоко, даже с некоторой осторожностью, однако она отлетела сажени на две и, не удержавшись, села в траву. Правда, сразу же вскочила.
На глазах у нее от ярости и унижения выстрелили слезы.
– Бахтеяр! Алмаз! Или вы не видите, что тут творится?! – крикнула она.
Тут Бахтеяр извернулся-таки и пал на колени, принялся биться лбом в мягкую землю:
– Прости бусурманина!.. Не своей волей я сюда лег – а меня злые люди положили!
Алмаз же отвернулся и замотал кудрявой головой, словно желая избавиться от наваждения этой ночи.
– Хороши! Мужики! Орлы! Тряпки вы! Не клады, а ветошь тухлая! Не хочу с вами лежать! Первому встречнему отдамся! – воскликнула Кубышечка. – Сил моих больше нет! Слышишь, дед?! Первому встречнему!
Вскочила и понеслась по тропе к дороге – отдаваться.
– Возьмут тебя, как же! – дед расхохотался, но никто его не поддержал. – Который год от тебя шарахаются! Кому ты, дура, нужна?!?
Кубышечка слышала эти издевки, но бега не прерывала.
Отдаться для нее значило – прекратить свое существование. Но, с одной стороны, на то и клад, чтобы попасть кому-то в руки и быть истраченным. А с другой – пожила она довольно. С того дня, как одичавший казацкий отряд, шастая по лесам, набрел на польский и разжился золотом, с той ночи, как атаман по одной покидал монеты в небольшую глиняную кубышку с узким горлом, прошло ни много ни мало – почти четыреста лет. И прожила их Кубышечка в полное свое удовольствие. Однажды чуть замуж не вышла.
Того молодца она повстречала довольно далеко от родного леса. Сказался сторожем богатого клада, положенного самим князем Дмитрием Шемякой и заговоренного на двенадцать молодцов и двенадцать жеребцов. Князь был лихой, смутьян и изменник, отчаянная голова, и не пожалел ни парней, ни коней – всех мертвыми уложил вкруг котла с крышкой, доверху набитого золотом, серебром, церковной утварью и жемчугом. Кладу же велел выходить из земли, когда рядом ляжет столько же свежих покойников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});