Четвертый Дюранго - Росс Томас

Но сейчас, пока горячие струи барабанили ему по спине и затылку, он мог при желании посмотреть вниз, где его взгляду предстал бы плоский живот в тридцать четыре дюйма в обхвате, десять ничем не примечательных пальцев и половые признаки, сравнительное изучение которых за последние пятнадцать месяцев убедили его, что они сохранили нормальные очертания и формы.

Он намыливал промежность, когда они скользнули в душевую. Оба были в одежде, хотя поменьше ростом из этой пары уже расстегивал ширинку. В левой руке другого, покрупнее, блеснул нож, лезвие которого было выточено из металлической ложки, а на ручку пошел расплавленный пластик шести зубных щеток.

Маленького, который напропалую врал, что он-де, мол, член мексиканской мафии, все звали Локо, Сумасшедшим, за то, что он любил грызть электролампочки, после чего его отправляли в тюремную больницу, где он неизменно крал болеутоляющие и даже морфий. Настоящее его имя Фортунато Руис, и он отбывал двенадцать лет за кражу машин и попытку покушения на жизнь офицера федеральной полиции с помощью смертельно опасного оружия. Таковым был «Мерседес», а федеральным служащим оказался агент ФБР, который совершенно правильно предположил, что машина украдена.

— Эй, Судья, — окликнул его Руис своим на удивление мягким тенором. — Мы с Бобби и ты — не устроить ли нам приятную вечеринку на троих?

Бобби, обладатель ножа, именовался Робертом Дюпре; по профессии он также был автомобильным вором, промышлявшим в Петербилтсе. Угоняя машины в своем родном Арканзасе, он продавал их в Техасе или Миссури. Дюпре сам распространял о себе слухи, что в его распоряжении два убийственно опасных оружия, первое — нож, а другое — СПИД.

Ухмыляясь и раскланиваясь с Эдером, Дюпре описывал острием ножа небольшие круги.

— Не хочешь ли, чтобы мы потерли тебе спинку, а, Судья?

Бросив мыло, Эдер прижался к стенке душа, прикрывая гениталии обеими руками. Он улыбнулся, предполагая, что заискивающее поведение поможет скрыть его страх.

— Спасибо, ребята, но мне уже нужно бежать.

— Трудно поверить, что у тебя нет времени, — Дюпре сделал к Эдеру три скользящих шага и приставил острие ножа к кадыку, который некогда скрывал тройной подбородок.

Эдер свистнул. Он издал не мелодичный сильный звук из сжатых губ, а скорее, тот полусвист-полушипение, к которому часто прибегают симпатичные обитательницы Нью-Йорка, когда в час пик, под дождем, пытаются подозвать к себе такси, таким же звуком на съездах консерваторы собирают вокруг себя сторонников. В пределах квартала этот звук мог собрать ребятишек, подозвать резвящегося пса или, как в случае с Джеком Эдером, спасителя.

Он появился в душевой со стремительностью ртутной струйки. Кожа у него была цвета кофе с молоком и рост достигал шести футов четырех дюймов. Он пригнулся, пустив в ход сначала правую руку, а потом левую; перехватив кисть Бобби Дюпре с ножом, он переломал ее о вскинутое правое колено с легкостью, с какой ломают веточку.

Нож упал на пол. Издав сдавленный стон, Бобби Дюпре опустился на пол, прижимая к груди сломанную кисть. Человек с кожей цвета кофе с молоком пинком отшвырнул нож и повернулся к Локо, глотателю лампочек, чья правая рука так и замерла в проеме расстегнутой молнии штанов.

— Вали-ка отсюда, радость моя, — велел человек.

Локо спиной двинулся к дальнему выходу из душевой. Внезапно вспомнив, где покоится его правая рука, он резко выдернул ее, словно обжегшись, послал воздушный поцелуй в сторону Джека Эдера и по-испански обратился к человеку, который сломал руку Бобби Дюпре: «Имел я твою мать, психованный козел,» — после чего Локо развернулся и со стремительностью подростка вылетел из душевой.

— Пошли, Джек, — сказал его спаситель, которого звали Благой Нельсон; весил он около 216 фунтов и коэффициент интеллектуальности по шкале Стенфорда-Бине у него доходил до 142, что, как заверил его Эдер, всего на восемь пунктов не дотягивало до уровня гения.

— Нанеся это незначительное увечье, — без намека на улыбку сказал Эдер, — вы прервали такое развитие событий, которое могло бы стать моей лебединой песней, за что, нет необходимости уточнять, я могу быть вам только благодарен.

Благой Нельсон с удивлением покачал головой.

— Неужто эта твоя хлеборезка никогда не закрывается на отдых или на ремонт? Ну, несет и несет, круглые сутки.

— А как относительно него? — и Эдер легким кивком показал на коленопреклоненного стонущего Бобби Дюпре.

— Да имел я его.

— Возвращаясь к мысли о лебединой песне, они оба еще попытаются свести в вами счеты, — предупредил спасителя бывший главный судья, про себя прикидывая, восстановится ли его лексика после столь долгого отсутствия в строю.

— Локо может, — согласился Нельсон, — потому что у него крыша давно съехала. Но у старины Бобби уже больше ничего не получится. — Он пнул Бобби в живот. Жесткий удар вышиб из Дюпре дыхание, и его хныканье перешло в визгливый стон.

— Много тебе посулили, Бобби? — спросил Нельсон.

Бобби смог только покачать головой, продолжая стонать и всхлипывать, пока Нельсон угрожающе заносил ногу. Дюпре с трудом повернул голову, чтобы поднять глаза на Нельсона.

— Двадцатку, — выдохнул он в промежутке между рыданиями.

— Двадцать тысяч, — произнес Эдер, явно испытывая удовлетворение, что его жизнь так высоко ценится.

Благой Нельсон уставился на него долгим испытующим взглядом.

— Ну, дерьмо, Джек… да предложи мне кто-нибудь хоть половину этой суммы наличными, ты давно был бы мертв и похоронен.

— Несмотря на ту симпатию, что мы испытываем друг к другу, — криво усмехаясь, предположил Эдер.

— Несмотря на.

До того как его арестовали, обвинили и в обмен на признание приговорили к четырем годам в федеральной тюрьме, 29-летний Благой Нельсон — по его собственным подсчетам, которые он держал в секрете, — ограбил тридцать четыре банка и девятнадцать других организаций, державших при себе деньги, причем восемь из них дважды; все они располагались в долине Сан-Франциско под Лос-Анжелесом и не далее, чем в трех минутах ходьбы от только что украденной машины, на которой он выбирался на шоссе к Вентуре или Сан-Диего, ибо, как правило, предпочитал один из этих двух путей отхода.

Эдер прибегнул к услугам Нельсона по совету старого опытного вора, которого он когда-то, еще молодым адвокатом, дважды защищал в суде. Этот старый вор, Гарри Минс, из своих семидесяти двух лет двадцать три года провел за решеткой и освободился из последнего заключения всего семнадцать месяцев назад, когда Эдер — которому оставалось меньше десяти дней до его собственного водворения в Ломпок — позвонил ему и попросил совета, как выжить в тюрьме.

— Что бы не сидеть по уши в дерьме и сохранить все свои перышки — этого ты хочешь, Джек? — уточнил старый вор.

— Еще как хочу, Гарри.

— Тогда подцепи самого большого и самого омерзительного негра, которого только сможешь найти, кидайся ему на грудь: «Милый, я твой!» — С этими словами старый зек, хрипло расхохотавшись, повесил трубку.

В определенной мере Эдер последовал его совету, обратившись к Нельсону как покровителю за 500 долларов в месяц, за что был избавлен от необходимости оказывать ему сексуальные услуги. И поскольку он вышел из исправительного заведения живым и не изнасилованным, расставшись с восемьюдесятью шестью фунтами лишнего веса и относительно здоровым, Эдер имел все основания считать, что более чем разумно потратил эти деньги.

В небольшой раздевалке без зеркал и с пустыми дверными проемами Благой Нельсон наблюдал, как Эдер облачается. Заправив полы зеленой рубашки с длинными рукавами от «Дж. С. Пенни» в серые брюки с объемом талии в тридцать шесть дюймов, Эдеру пришлось подтянуть пояс на пару дюймов, чтобы подогнать его к своим размерам, после чего он заметил:

— Просто потрясающе, что может сделать продуманная диета.

— Вполне хватит и ста дней в карцере, — уточнил Благой Нельсон.

— В общем-то, да.

При виде галстука красно-оранжевой расцветки, Эдер состроил гримасу, но все же подсунул его под воротник рубашки и, поерзав шеей, сказал:

— Могу что-нибудь передать твоей матери, когда окажусь на месте.

— Мамаша предпочла бы получить не весточку от меня, а те пятьсот долларов, что ей пересылали от тебя.

Эдер натянул короткую куртку охряного цвета, напоминавшую ему о комбинезоне заправщика на колонке, и оглянулся в поисках зеркала, хотя знал, что тут нет такового.

— Больше я не могу позволить себе такие выплаты, Благой, — он сделал вид, что искренне сожалеет. — Но я тебе благодарен. От всей души. Не будь тебя, я бы ушел отсюда с вывихнутыми мозгами и неся с собой такое счастье, как СПИД. Вместо этого, я ухожу в целости и сохранности и — в определенном смысле слова — невинным, ибо смог уберечь себя от того неприятного опыта, с которым меня хотел познакомить старый дядя Ральф, когда мне было шесть лет, а ему… лет тридцать? тридцать два?