Четвертый Дюранго - Росс Томас

Росс Томас

Четвертый Дюранго

Глава первая

Стояла последняя пятница июня, когда в 4.03 белый телефон у постели издал звонок. 36-летняя женщина-мэр сняла трубку только после четвертого звонка, предварительно лягнув в щиколотку 39-летнего шефа полиции.

Пробормотав сонным голосом приветствие, мэр слушала говорившего полторы минуты. Рот у нее сложился в мрачную складку, а глаза сузились: на лице у нее появилось выражение, которое шеф полиции окрестил «смерть мухам». По прошествии девяноста секунд мэр завершила разговор решительным «Хорошо», которое, скорее, напоминало суховатое прощание.

Пока мэр держала трубку у уха, шеф полиции принялся в очередной раз изучать потолок спальни, пытаясь понять, почему мелкая лепнина напоминает корку трехнедельного сыра. Когда мэр положила трубку, шеф полиции, прикрыв глаза, спросил: «Дикси?» — но ранний час и одолевавшая его сонливость не позволили проявиться в этом вопросе подлинной заинтересованности.

— Дикси, — подтвердила мэр.

— Ну и?

— Она только что затащила его в постель.

— Сколько он выпил?

— Дикси говорит, что опустошил весь бар.

— Значит, все в порядке, не так ли? — подытожил шеф полиции, приоткрывая глаза, чтобы в последний раз бросить взгляд на желтоватый потолок, пока мэр собиралась с ответом. Хотя такового не последовало, он кивнул — словно услышав невысказанное, но утвердительное подтверждение — и, наконец, снова погрузился в сон.

Лежа на левом боку, мэр изучала шефа полиции со смешанным чувством удивления и отвращения. Быстро утомившись от этого зрелища, она легла на спину и прикрыла свои светло-серые глаза, но почти сразу же их открыла, поймав себя на том, что неотрывно, как часовой на посту, смотрит в потолок, ибо сон к ней так и не пришел до самого рассвета.

В ту же самую последнюю пятницу июня Келли Винс проснулся в 10.09. Первым делом он посмотрел на черную тросточку, а потом припомнил блондинку, которая представилась как Дикси. Винс не мог вспомнить ни ее фамилии, ни даже называла ли она ее, но он отчетливо видел насмешливые голубые глаза и их брезгливое выражение, когда он спускал последние деньги в «Холлидей-инн».

Хотя блондинка Дикси исчезла, оставив после себя лишь крепкий запах дорогих духов, на абажуре лампы, стоявшей на керамической подставке, черная тросточка все же висела. Тросточка эта была довольно толстой, не меньше дюйма с четвертью в диаметре, вырезанная из макассарского черного дерева и увенчанная хромированной ручкой, которая уже несколько поистерлась. В дюйме или чуть ниже от того места, где изгиб ручки переходил в саму тросточку, блестело серебряное колечко с инициалами JE, вырезанными маленькими готическими буквами.

Когда Винс сел на постели, похмелье обрушилось на него со всей силой. Поставив диагноз, что его ждет неминуемая смерть, он сделал четыре глубоких вдоха со слабой надеждой, что приток кислорода, как гласило поверье, снимет боль и даст ему возможность продолжить существование. Но поскольку похмелье и связанные с ним мрачные мысли от сего дыхательного упражнения усилились, вызывая одно желание — спокойно умереть, Винсу осталось лишь встать, ухватившись неверными руками за спинку стула, и добраться до черной тросточки.

Сняв ее с абажура, Винс встряхнул трость и, с облегчением услышав слабый плеск, повернул изогнутую ручку не налево, а в другую сторону. После трех полных оборотов ручка снялась с нарезки, явив взгляду маленький серебряный колпачок, прикрывавший пробку.

Винс торопливо вытащил ее, открыв стеклянный сосуд, вделанный в тросточку, и одним махом проглотил унцию или около того виски «Джек Даниэлс», которое заставило его всем телом содрогнуться и ощутить «стыд, позор и полное поношение личности», как говаривал владелец трости.

Утренняя порция заставила Винса вспомнить, когда он в первый раз пил из данной тросточки. Как показали несложные расчеты — ровно пятнадцать лет назад, когда он был выпускником университета. Стоял июнь 1973 года, и оставалось не больше часа до начала торжественной церемонии, когда они втроем впервые выпили виски из черной трости, хотя каждому досталось около унции, поскольку емкость трости не позволяла залить в нее больше четырех унций напитка.

Винс припомнил, как угрожающе хмыкнул владелец трости и загадочно улыбнулся, произнося двусмысленный тост: «За „Уотергейт“, и за всех, кого он потопил.»

Эти трое были: Келли Винс, человек, которому принадлежала тросточка, и его сын, с которым Винс обитал в одной комнате общежития колледжа и который примерно четырнадцать лет спустя, как предполагалось, застрелился в дорогом борделе в Тихуане.

Так ничего и не накинув на себя, Винс стоял в номере «Холлидей-инн», дожидаясь благотворного влияния виски; опираясь обеими руками на тросточку, он смотрел из окна четвертого этажа на простор Тихого океана, который всегда был таким спокойным или просто апатичным, по крайней мере, по сравнению с вечно взбаламученным и суетливым Атлантическим.

Затем, как он и ждал, виски заставило его память обратиться к сравнительно недавнему прошлому, когда мрачный детектив из отдела убийств в Тихуане позвонил ему в Ла-Джоллу и объявил, что его бывший сосед по комнате мертв.

Винс добрался до Тихуаны за, как он и сегодня считал, рекордное время; после двадцати пяти минут лихорадочного поиска обнаружив бордель, он опознал тело ростом в шесть футов и четыре дюйма, без особого содрогания (оно пришло позже) отметив, что большая часть некогда благородного черепа в виде брызг и ошметков осталась висеть на литографии Девы Марии Гваделупской на южной стене комнаты.

Винс стоял, уставившись на литографию, когда детектив стал по-испански описывать, каким образом мертвец засунул себе в рот старый полуавтоматический «Кольт» 45-го калибра и нажал курок dos veces. Внезапно преисполнившись сомнения в своей способности понимать испанские выражения, Винс предложил собственный перевод услышанного: «Дважды?»

На широком индейском лице детектива сохранялась маска благочестивости, когда он ответил: «Да, дважды» по-английски и, перейдя на испанский, — пробормотал, что только Богу известно, до какого предела сумасшествия могут дойти самоубийцы, когда они чуть ли не с удовольствием кончают с собой.

Когда Келли Винс напрямую спросил его, неужели он верит в эту чушь и дерьмо, что, мол, его бывший сосед по комнате в самом деле дважды нажал курок, детектив только прикрыл глаза и благочестиво улыбнулся, словно думая о Боге или о деньгах, или же о том и о другом. Открыв, наконец, глаза, детектив ответил, что да, конечно, он так считает, а кто возьмется спорить?

Винс так и не понял — то ли смутные воспоминания о мозге и сгустках крови его погибшего напарника по комнате, то ли виски вместо завтрака заставили его прямиком направиться в ванную, где он избавился и от только что принятой порции «Джека Даниэлса» и от большой части того, что влил в себя предыдущим вечером. Но когда его вывернуло наизнанку, он от всей души проклял «Джека Даниэлса».

К 11.04 утра он успокоил спазмы в желудке, приняв «Майланту-П», и, прикрыв наготу мятой льняной курткой бежевого цвета, темно-серыми комвольными брюками, тоже мятыми, и чистой белой рубашкой без галстука, Келли Винс расположился у стойки бара в почти пустынном коктейль-холле «Холлидей-инн»; у локтя его стоял необходимый по медицинским показаниям коктейль «Кровавая Мэри», и он осторожно заливал две порции «Джека Даниэлса» в пустую полость черной тросточки.

За три стула от него высокий человек, примерно того же возраста, что и Винс, потягивая пиво, с откровенным любопытством наблюдал за его действиями. Если не считать густых прядей волос цвета соли с перцем, падавших ему на уши, человек этот был основательно лыс, и его череп и длинное хитрое, умное лицо покрывал здоровый загар.

Видно, для компенсации недостатка растительности на голове, человек отрастил солидные усы, которые напоминали Келли Винсу старые английские фильмы, где командиры неизменно щеголяли подобными усами. И еще обращали на себя внимание его несколько тронутые сединой густые брови, в тени которых скрывались светло-карие с зеленью глаза. Кроме того он обладал крупным носом четкого абриса: выдаваясь вперед, он нависал над тонкогубым большим ртом, которому было присуще, если не добродушие, то хотя бы дружелюбие. Завершал рисунок лица квадратный подбородок.

Человек с усами командира эскадры облизнул губы и напряженно нахмурился, словно опасаясь, как бы Винс не пролил виски, которое он продолжал осторожно переливать в тросточку. Но когда Винс, с трудом справившись с дрожью рук, завершил работу, не пролив ни капли, человек улыбнулся, обнажив крупные белые зубы, которые могли быть только его собственными.