Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Богохульство как ярлык
«Богохульство» было и остается прежде всего ярлыком, который навешивается на определенные речевые акты с целью обозначить их как отклоняющиеся от нормы. Вряд ли кто-либо заклейменный как богохульник в Европе премодерна стал бы добровольно прикреплять этот ярлык к своей груди, если только он не бросал вызов священным силам осознанно. По этой же причине невозможно дать четкую характеристику богохульника как такового в эти исторические эпохи. Наоборот, он всецело представляет собой мерцающую и изменчивую фигуру. Например, в классическую эпоху богохульства человек из-за кощунственных высказываний мог быть исключен из общества, но также мог использовать их для выражения своей мужественности и независимости социально приемлемым способом. Какой из этих вариантов относится к тому или иному случаю, можно решить, только взглянув на соответствующую социальную ситуацию.
Лишь намного позднее, в новейшее время, стало возможным воспринимать ярлык богохульства как награду за острую критику и уместную насмешку, даже сформулировать «похвалу богохульству», как это сделала французская журналистка Каролина Фурест в 2015 году. Это стало возможным только после того, как утвердилось критическое, политически узаконенное, даже благожелательное общественное мнение. Тот факт, что богохульники инсценируются и прославляются в искусстве как авангардные нарушители табу, также является сравнительно недавним явлением. В ФРГ одной из первых это начала делать ситуационистская[22] группа художников SPUR в начале 1960-х годов. Она спровоцировала общественность и Католическую церковь журналом, на статьи которого посыпались жалобы и осуждения за порнографию и богохульство. Позже Дитер Кунцельман описал ее стратегию в суде следующим образом: «Да, уважаемый судья, я признаю, что писал порнографические тексты и с энтузиазмом хулил Бога. За что я должен быть наказан?»[23]. Уже тогда кощунственному авангардизму пришлось заплатить свою цену, в случае SPUR это были условные сроки тюремного заключения и исключение из арт-рынка. Для многих до и после них цена была намного выше и касалась свободы, жизни и здоровья, о чем свидетельствуют судьбы Оскара Паниццы и Георга Гросса, а также Салмана Рушди и убитых редакторов «Charlie Hebdo».
В христианской культуре ярлык богохульства обычно навешивался на отдельных лиц. Средневековые проповедники усматривали большой скандал в том, что богохульные слова в повседневной жизни многих христиан превратились в дурную, но стойкую привычку. Возмущаясь, эти проповедники приводили в пример столь поносимых ими иудеев и мусульман, которые последовательно избегали богохульства[24]. Разумеется, обвинение в богохульстве с большим эффектом использовалось и для того, чтобы заклеймить предполагаемого богохульника как представителя группы отступников, как неверующего, дьяволопоклонника или революционера, – во всяком случае, как противника господствующего порядка.
Обвинения крупных религиозных сообществ в богохульстве прежде всего играли роль в многочисленных конфликтах внутри религиозных групп и между ними. Так называемое столкновение между христианским западным и мусульманским восточным миром, начавшееся в 1989 году, несмотря на его новое качество, занимает свое место в длинном ряду структурно сопоставимых ситуаций.
Ярлык богохульства особенно часто использовался, чтобы заклеймить скандальное поведение и ложные убеждения соперничавших конфессий в контексте монотеистических религий.
Прототипом стал конфликт между евреями и христианами. Обвинение так называемых убийц Христа в богохульстве было частью стандартного репертуара средневековых проповедников. Однако обвинение в богохульстве выдвигалось и против конкурирующих конфессий внутри одного и того же религиозного сообщества. Это относится к спору между суннитами и шиитами в исламе, а также к многочисленным разговорам о ересях в христианстве вплоть до конфессионального раскола, последовавшего за Реформацией. В этом корень заблуждения, распространенного среди исследователей, согласно которому в христианской мысли ошибочная вера (ересь) и богохульство долгое время были почти синонимами[25]. Нужно сказать, что это утверждение ложно: в случае с ересью речь шла об ошибочной вере, а богохульство, напротив, означало оскорбление правильной веры. Ересь могла (но не обязательно должна была) использовать выражения, которые другая сторона находила кощунственными; и наоборот, богохульство не могло иметь никакого еретического подтекста. Однако, несмотря на это различие в терминологии, остается непреложным, что обвинение в богохульстве могло быть важным оружием в борьбе с конкурирующими конфессиями. Представители всех конфессиональных лагерей в целом не брезговали оскорблениями и унижением по отношению к противоположным позициям и их представителям. Действуя так, они воспринимали свои слова отнюдь не как богохульство, а скорее как резкое, но оправданное клеймление ошибочной веры, достойной проклятия. То, что кому-то казалось предосудительным поношением священного, часто рассматривалось другой стороной как «священное поношение», а именно как законное унижение ради высшей цели. То, что в современном политическом пространстве может изучаться в качестве примера приемов популистских лидеров и движений, легко переносится на религиозную полемику прошлого: словесное умаление противоположных позиций превосходно подходит для мобилизации эмоций собственных последователей, а иногда даже побуждает их перейти к действию.
Богохульство и насилие
В связи с этим возникает вопрос о взаимосвязи богохульства и насилия. Рассмотрение его здесь неизбежно, даже если это лишь один из аспектов гораздо более серьезной проблемы связи религии и насилия вообще[26]. После смертного приговора Салману Рушди, объявленного аятоллой Хомейни в 1989 году, в результате покушений или в ходе протестов были убиты десятки людей. В восприятии многих мусульман физическое насилие было оправданным, потому что пророк Мухаммед, в свою очередь, подвергался насилию с помощью богохульных слов и изображений. Конечно, производимое таким образом стирание грани между символическим и физическим насилием весьма проблематично. Но если все свести к «простым» словам или изображениям, нельзя оценить потенциальную силу и эффект богохульства. Характеризуя их как перформативный акт, мы аналитически выходим за рамки долгое время господствовавшего противопоставления языка (как «разумного» средства понимания) и насилия. Мы уже говорили о нашем втором, социально-символическом теле, которое можно ранить словами. Подобно тому, как мы антропологически зависим от признания другими, слова также могут сигнализировать об отказе от этого признания, они могут ранить и разрушать[27]. Более того, для адекватного понимания богохульства необходимо сместить акценты, рассматривая не только словесные высказывания, но и широкое поле символических унижений. Особенно яркой формой богохульства в разное время считалось нападение на культовые изображения.
