Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф

этим более глубокой природы христианства. Моисеево различение дает важный ключ к пониманию рассказа о сыне египтянина, а также к пониманию всей истории богохульства. Независимо от необходимого тонкого различения между разными слоями в передаче Ветхого Завета, которое проводит Ассман в цитируемом отрывке, нормы и нарративы этого авторитетного текста послужили ориентиром для иудеев, а затем и христиан последующих столетий.

Декалог

«Я Господь, Бог твой… Да не будет у вас других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения… не поклоняйся им и не служи им, ибо Я, Господь, Бог твой, Бог ревнитель… Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно…». В Пятикнижии Моисеевом дважды (Исх. 20: 2–7; Втор. 5: 6–11) приводится текст Декалога – тех Десяти Заповедей, которые Яхве открыл Моисею на горе Синай. Даже это двойное упоминание указывает на очень сложную историю текста, которую едва ли можно полностью прояснить. Самая ранняя версия Декалога датируется падением Иудеи в VI веке до нашей эры, но, вероятно, опирается на более древние элементы[32]. Согласно библейскому свидетельству, он был написан самим Богом на двух каменных скрижалях. Первая из скрижалей содержала, по католическому и лютеранскому представлению, три приведенные выше заповеди, касающиеся взаимоотношений между Богом и человеком; остальные семь регулировали сосуществование людей[33].

Громоздкий текст начинается с прямой речи Яхве своему народу, к которому он обращается в коллективном единственном числе («Бог твой»). Это уже показывает, насколько интимны и в то же время исключительны представленные здесь взаимоотношения. Иноплеменные боги неприемлемы, однако в то время это не обязательно было синонимом того, чтобы в принципе отрицать их существование. Напротив, оно «несомненно предполагается», и даже не полностью отрицается их власть[34]. Но им не было позволено играть какую-либо роль для народа Израиля. Таким образом, запрет на изображения в следующем предложении Декалога логически относится к изображению – точнее, к культовому изображению – собственного Бога. Возможно, эта заповедь связана с очень конкретной политической ситуацией эпохи Исхода или последующей эпохи и вовсе не была изначально присуща религии Яхве[35].

Тем не менее ясно, на что направлена эта заповедь:

запрет на культовое изображение обеспечивает отрешенность и совершенство собственного Бога, что исключает всякую несовершенную материализацию.

Бог уникален, всемогущ и непостижим для человеческого разума. Однако в то же время он очень близок к своему народу Израиля, и этот народ трогает его сердце. Его характеристика как ревностного, фактически (согласно стандартному переводу)«ревнивого» бога (el qannā) является уникальным атрибутом по сравнению с другими религиями того времени. Оно характеризует особые эмоциональные взаимоотношения между ним и его народом, к которому он испытывает привязанность, но который он также может наказать своим гневом[36]. Другие боги древней ближневосточной или греко-римской культуры также могли испытывать эмоции и ревновать друг к другу, но «никогда речь не шла о ревности бога к своим почитателям»[37].

Как и любые интимные отношения, отношения между Яхве и его последователями чреваты личным пренебрежением и умалением. Первые две заповеди уже явно относятся к такому риску. В более широком смысле любое нарушение закона, обнаруженное Богом-Творцом, было унижением его личности, что могло вызвать его гнев. Поклонение чужеземным богам – ядро более поздних преступлений, таких как отступничество или ересь, – таило в себе огромный потенциал для нанесения вреда единому и истинному Богу. Запрет на культовые изображения, широко интерпретируемый как общий запрет на изображения, был призван предотвратить унижение и умаление безграничного Бога.

Однако в большинстве дискуссий об оскорблении Бога центральное место занимал запрет на напрасное произнесение Его имени. Что конкретно имелось здесь в виду, вызывает споры. Общее табу на имя Бога (кроме его чтения в некоторых обстоятельствах) определенно не предполагалось[38]. Может быть, напрасное произнесение означало лжесвидетельство или проклятие? То и другое были близки друг к другу, потому что клятва есть не что иное, как «условное самопроклятие» в случае нарушения присяги (см. главу 8). Такую версию могут подтверждать дальнейшие, более точные положения, такие как запрет хулить Бога или поносить начальника (Исх. 22: 28). Но более вероятно, что авторы Декалога намеренно сделали эту фразу неконкретной и широко применимой для охвата всех возможных случаев. Заповедь хотела поставить заслон поношению божественного имени и в то же время – поскольку в древних обществах имя, безусловно, не только рассматривалось как бестелесный символ, но и почти магическим образом указывало на присутствие самого Бога – поношению Бога[39] в самом широком смысле. Неоднозначность и открытость для интерпретаций также должны впоследствии стать отличительной чертой всех ситуаций, связанных с богохульством.

Приведенная в начале главы история о сыне египтянина излагает богохульное деяние несколько конкретнее, поскольку в ней говорится, что сын египтянина «злословил». Прежде всего, она закладывает первый камень семантики унижения, которая в Вульгате, позднеантичном латинском переводе Библии, использует глагол blasphemare. «Qui blasphemaverit nomen Domini, morte moriatur», – так резюмируется смысл рассказа в конце: всякий, кто будет хулить имя Господне, да будет предан смерти. Возможно, этот перевод подготовил почву для того, чтобы в долгосрочной перспективе умаление Бога было названо богохульством (blasphemia), и начиная с позднего Средневековья слово blasphemie вошло в немецкий язык. Оно происходит от греческих слов ßλασφημία («злословие») и ßλασφημείν («злословить»), которое, в свою очередь, состоит из ßλάβος («ущерб», «вред») и φάναι («говорить», «утверждать»). Первоначально blasphemia означает «злоречие»; долгое время смысл слова отнюдь не ограничивался богохульством. Язык, используемый в греческих и латинских переводах Ветхого Завета, оставался неунифицированным, и в любом случае древнееврейский оригинал предпочли перефразировать.

Ригоризм против богохульства был одной из основных заповедей Ветхого Завета. Но у этой жесткости были и возможные темные стороны, которые также встречаются в Библии. История о винограднике (3Цар. 21) показывает, как благочестивое рвение может обратиться в свою противоположность, когда недобрые силы злоупотребляют им в своих целях. Если пересказать вкратце, Навуфей, который отказался продать свой виноградник царю Ахаву, стал жертвой заговора с участием жены Ахава. Два негодных человека (сыновья Велиала, или дьявола, как сказано в Вульгате) выступили и публично обвинили Навуфея в богохульстве. Ответчик был затем забит камнями, и Ахав смог приобрести виноградник. Обвинение против Навуфея заключалось в том, что он оскорбил Бога и царя, налицо связь между преступлением против божественного и светского правителя, с которой мы уже встречались (Исх. 22: 28) и еще будем часто сталкиваться. Однако в истории виноградника царь и его жена – негодяи. Их злодеяние не остается безнаказанным. Через пророка Илию Яхве объявляет о том, что тот будет наказан за свои преступления, а весь его род будет проклят. Сам царь все еще может вымолить отсрочку через демонстративное покаяние, но Яхве вершит свой суд