Остров Истления - Мэтт Коджешау
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старательно соорудив очередной самолет с идеальными пропорциями и изобразив на нем узорчатый орнамент карандашом, я запустил его с чердака. Ветер подгонял поделку. Она летела все дальше и даже не собиралась останавливаться. Но вдруг деревья, окружавшие двор, перестали шуметь и поделка, подобно им, застыла в воздухе, после чего плюхнулась на дорожку соседского дома. В обиде я собрался покинуть старый чердак и уйти в свою безрадостную комнату, но тут что-то позади меня с мягким шелестом упало на пол. Обернувшись, я с неописуемым изумлением обнаружил свой самолёт. В удивлении я выглянул на залитую солнцем улицу. На дорожке стояла соседская дочь. Я, смеясь, запускал самолеты вниз, а она все закидывала их обратно.
– Мари! – послышался чей-то голос из окна соседского дома, после чего обладательница столь прекрасного имени, попрощавшись, торопливо скрылась за дверью.
Многое откладывается в памяти человеческой надолго, годы спустя радуя воспоминаниями о прожитой жизни, о счастливо проведенных мгновениях, вызывая искренние чувства и неустанно грея душу… а иногда наводя тяжелую скорбь, от которой никогда и нигде нет спасенья…
Однажды я сделал ей подарок – сердце из дерева осины. Я вырезал его своими руками и вложил в него самые прекрасные чувства, теплившиеся тогда в моей ещё не оскверненной горестью душе. С одной стороны было высечено имя Марсель, с другой – Мари. По вечерам мы бродили по сумеречным дорогам, освещаемые светом фонарей. Ее необычные глаза, которые выражали куда больше, нежели пресловутые слова, были бесподобны – в них чувствовалась сама жизнь. Я любил её… я жил ей… – Марсель после пережитого был не способен плакать, но сейчас из-за нахлынувших воспоминаний в его тёмных глазах начали выступать слезы, блестящие в тусклом свете огня в камине.
День за днем ко мне возвращается прошлое, и мне снова и снова приходится видеть и её, и то, как я проводил время со своим сыном. Будто на неделе помню, как я подолгу вырезал ему деревянных солдатиков в мастерской, а он, сидя рядом, следил за каждым моим движением. Он, бывало, убегал от меня в лес и игрался там наедине с собой, но потом обязательно возвращался… Он был весь в меня и так радовался, когда я подарил ему набор инструментов для резьбы по дереву. Семейное ремесло, переходящее из поколения в поколение, продолжило жизнь в нем. На крышке коробочки я выжег надпись, которая напоминала бы сыну обо мне, когда дни мои подошли бы к своему закономерному концу; “Любимому Чарли”, гласила она…
Им надо было переезжать, потому как отцу Мари, находившемуся на попечении у жены его и лечащих врачей, становилось все хуже после перенесенной им холеры. В этот самый день я должен был вернуться на маяк. Но вместо этого мне захотелось проводить их. Когда я попрощался с ними, сын спросил у меня, увидимся ли мы снова. “Обязательно, Чарли” – обнадежил я его. Мне не забыть его… бывает, я вижу пред собой своего уже повзрослевшего сына, но это лишь отражение в покрытом пылью зеркале. И не забыть мне о Мари, о ее живых, блестящих, словно серебро, глазах… Они ушли на судно, возвышаясь, словно тени, над бортом пассажирского лайнера, а я стоял на набережной и провожал их взглядом до тех самых пор, пока корабль не пропал из виду в вечернем тумане.
После проводов я направился обратно по одинокой улочке. Над городом нависла тишина. В доме родном остался лишь я. Около двух часов погода оставалась неизменной, но затем ветер стал крепчать. Через несколько минут полил дождь. Я в это время уже дремал в кровати в своей комнате… в безопасной комнате на первом этаже…
Проспал я до самого утра непробудным сном. Было уже десять часов. Погода стояла теплая, небо ясное. Я решил выйти на улицу и подышать свежим воздухом, надеясь постоять в нависшем над городом безмолвии. Днём нужно было готовиться к отправке на маяк. Выйдя на улицу, я услышал птичий свист, лай собак вдалеке и плач, доносившийся из окна соседского дома. На полу в углу комнаты сидела девушка и отчего-то жалобно рыдала. Я был знаком с ней и знал, что муж ее работал на том лайнере; от страшного предположения мысли мои помутнели. Направившись обратно, я с боязнью включил радио…
Как выяснилось, ночью был сильный шторм. Волны высотой в пятнадцать метров и ураганный ветер превращали беззаботное плавание в самоубийство. Наутро в трех милях от береговой линии острова с маяком нашли части судна и личные вещи пассажиров… Я лежал на холодном полу, схватившись за голову и плача от безысходности и отчаяния, а радио все еще доносило до моих ушей подробности той кошмарной ночи.
Я часто вижу во тьме ее лицо, все те же живые глаза и… беззаботного сына. Я пытаюсь разглядеть их, поговорить с ними, дотронуться до них, но они всегда тонут во мраке, оставляя меня в одиночестве…
Я размышлял, я винил себя; ведь если б я оказался в ту злосчастную ночь на скалистом острове, маяк бы освещал море. Корабль не сошел бы с курса и не унес бы жизни стольких людей, налетев на проклятые рифы. Они были бы живы, Мари и… мой сын Чарли… – Марсель стоял посреди комнаты, свесив голову над фотографией. Его слезы падали на стекло, искажая изображение. Простояв так пару секунд, он бережно повесил его обратно, вышел из хижины и отправился к скамье на берегу. На прибрежье больше не появлялись очертания ORC-и, её унесло в море и, скорее всего, она лежит где-то там, во мраке морской пучины, в которой царит вечная тьма и покоится сам ужас. Сев в уединении, Марсель вытер слезы и остался в горечи и одиночестве до наступления темноты.
Вернулся он, когда начало смеркаться. Войдя в комнату, Марсель подошел к Сэмюэлю, который читал лежавшие рядом книги. Встав возле камина, Марсель пояснил Сэмюэлю важную вещь, вынуждающую его пребывать на этом унылом острове в течение долгих томительных лет:
– Именно из-за того несчастного случая я до сих пор зажигаю
