Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь - Геннадий Коваленко

– Простите меня, православные, а вам, Бог простит… Погиб я, погиб… Погиб за даром… за усы… Бес – он знает, на какую приманку кого поймать!

Посмеялись казаки с бабами, головы почесали, да и решили попа простить. Говорят, каков игумен, таковы и братья. Попа то простили, да сами ославились. Теперь, чуть что сразу гниловцам попа в вентере припоминают.

Станица Голубинская. «Капуста»

Ехал как то казак со службы. На радостях, что скоро дома будет, и сынишку к груди богатырской прижмет, и жену молодую обнимет, и тыны поправит, хозяйство подновит, – накупил он разнаго гостинцу. И жене, и сыну, и всем, кто дорог был его казачьему сердцу. Оно известное дело: казак на Дунае или в Польше служит, а жалмерка на Дону тужит.

– Вот – думает – порадую домашних…

Для жены же купил новые ботинки. Что это были за ботинки?! Форсу в них – бездна! Блестят, как жар. Шагнёшь в таких – скрипятъ. А ежели на ноги надеть – рыпу не оберешься…

– Вот, ето ботинки, такъ ботинки… радовался казак. Вед, ето, как она, моя то, пройдет – усех въ жар бросит. И старых, и молодых… А уж про бабье говорить не приходится: ежели от зависти не подавятся, так мужей поедом съедят… И што за ботинки! Настоящие гусарики, не ботинки – мечта любой казачки! Хоть на стол станови да глазами ешь!

Уложил их в сумы и едет домой. Едет и песенку себе курлычит. Потом улыбнется и начнет чего-то подмигивать, да плечом поводит. Усы закрутил, и папаха у него святым духом держится – чисто приклеенная. На самом – что ни на есть – затылке… Не казак, а кочет, кого хошь потопчет!

Случилось служивому проезжать станицу Голубинскую и в той станице заночевать. Остановился он в одном курене. Стал раскладаться, – видит: молодайка по куреню ходит – вертится, боками поводит и глазишшами своими черными стреляет во все стороны. Сама из себя пригожая, да красивая такая. Косы у ей черныя, что ворона крыло, брови густыя, а уж губы-то, губы – кровь… Того и гляди, лопнут: нежныя такия, кожица на них тонкая, что папиросная бумага.

Искусился казак. Помутилось у него в голове. Достал он ботинки, стал их в поднятой руке поворачивать. Того и гляди как на базаре зазывать покупателей начнёт: подходи, подешевело, расхватали не берут.

– Их – говорит – вот ботиночки! Жане везу… Вот ето так ботиночки…

А сам косит взглядом на молодуху. У той дух занялся, как увидала она обновочку. Стала – ровно пришитая, глаз не сводит.

А казак, шельма, надавит ботинки, а те: ри-ип! Сам бы хаживал, да кобелей приваживал. Да не девка он казак. Эх! отвертай хоть образа!

Достал этот рип до женскаго сердца, ухватился за него и никуды не отпускает… Моргнул ей казак, а она только голову наклонила… Пошел казак на двор… Перед ночкой воздухом подышать… Кровь у него молодецкая бурлит, наружу просится, в сердце толкается… А на базу смеркается.

Перелез через плетень и стал раздумывать:

– А что же я жене то привезу?..

Хорошо, что та мысля, не явилась опосля. Ведь гусарики одне, что лежат в его суме. И решил этих ботинок ни под какую цену не отдавать, а надуть как-нибудь молодуху…

Срезал у ней на огороде два качана капусты, завернул в платок и вернулся в курень. Положил их под подушку. А когда пришла ночька, а с ночькой, таясь, пробралась к казаку казачка – провели они сладкое время…

– А ботиночки иде? – спрашивает она.

– Ды у тебе ж в головах… отвечает казак.

Нажмет казачка затылком подушку, а капуста под ней: ри-ип!

– Рипи – рипи, – приговаривает бабочка – сегодня в головах, а завтра будешь на ногах рипеть…

Поутру уехал казак дальше в путь-дороженьку. Схватилась его казачка Голубинской станицы, а казака и след простыл. Подняла подушку: узелок… развязала она узелок, а в нем – два кочана капусты. И заплакала она горько, горько…

Да что-ж? Бабьи слезы – все одно, что вода. Крепилась молодка крепилась, да подруге свою беду поведала, а та другой. И разнёсся вскоре слух тот по станице, да и до соседей дошёл. Был бы звонарь да колокол, а звон долетит, это не чувал тащить волоком. Вот так и ославила одна молодуха станицу, да так, что звон дошёл и до столицы. Как завидят соседи голубинцев, задирают их: эгёй, «капуста» едет!

Грабевская станица. «Твой жёлтый, мой жёлтый…»

Была в станице Великокняжеской ярмарка. Поехали на неё два старика станицы Граббевской – Чакмеш и Бембе, на людей посмотреть и себя показать. На ярмарке ведь всегда много интересного: товары и сено, скот и много других интересных вещей. Там можно было встретить и знакомых из дальних станиц, узнать новости, выпить, попеть любимые песни и т. д.

Чакмеш и Бемле осмотрели ярмарку, успели повидать и выпить со своими знакомцами (с Абушей и Эрендженом), с донцами (Никифором Ивановичем и Игнатом). Развеселились старики и стали под конец бродить между балаганами, поднимая сапогами цветные бумажки, разбросанные по земле, и надумали купить себе, чего ни будь нового, и в то же время хорошего.

А решив, остановиться в одном из ярмарочных рядов и призадумались. Тут Чакмеш увидел, как казак ест необычный жёлтый шарик и причмокивает от удовольствия.

– Хорош? – спросил он его.

– Хорош – отвечал казак.

– Что ешь?

– Апельсин

– Бембе – спросил Чакмеш друга – ты ел жёлтый?

«Уга (нет) – ответил тот отрицательно, махнув головой

Подошли они к ларьку. А ларёк-то был разделён надвое – в одном месте лежали апельсины, а в другом лимоны.

– Давай жёлтый – сказал Чакмеш, заплатил деньги взял апельсин.

– Твой жёлтый, плохой жёлтый. Давай этот более жёлтый. – сказал Бембе и взял вместо апельсина лимон.

Сели они на коней и тронулись они в путь-дороженьку. Едут шажком и чистят купленные заморские плоды. Чакмеш попробовал и стал уплетать за обе щёки. Глаза его заблестели и, причмокивая, всем своим видом он показывал приятелю, какой у него вкусный жёлтый плод.

Глядя на Чакмеша стал и Бембе есть. Сразу откусил половину своего лимона. Страшная кислота свела его рот судорогой, он весь скорчился в седле и выплюнул всё обратно.

Чакмеш удивлённо поднял брови и молча уставился на Бембе, со сведённым судорогой от лимона ртом. Бембе едва мог пролепетать:

– Как твой жёлтый? А мой ж-жёлтый… Вот мой жёлтый – у меня зубов нет.

Как узнали казаки из других станиц об этом происшествии, сразу же дали жителям станицы Граббевской прозвище: «Твой жёлтый, мой жёлтый…».

Но было у казаков станицы Граббевской и другое прозвище, которому они обязаны, по преданию, тем же старикам казакам: Чакмешу и Бембе.

Граббевская станица. «Мил не мил, а купил – кушать надо»

Старики, Чакмеш и Бемба приехали на ярмарку. Осмотрев скот, наговорившись со знакомыми, они стали гулять по ярморочным рядам. В одном месте их внимание привлекла группа казаков, столпившаяся у одного из лотков. Старики протолкались к прилавку.

На нём лежала груда расписных пряников. Там были пряничные кони и бараны, кошки и человечки, и просто так пряники. Они были круглые, большие, с красными узорами и синими вензелями, с жёлтыми кругами, длинные с орехами, мятные, паточные и всякие другие.

Казаки толпясь выбирали – кто себе, а кто своим домочадцам пряники. Кто брал коня, кто зайца, кто пряник с наклеенной на него бумажкой изображавшей часы. Много мальчишек с разгоревшимися глазами смотрели на это богатство и, шмыгая между взрослых, делились впечатлениями:

– Вот этот как ножницы… Вот этот как сазан… Из чего же сделали тот коричневый? А у соседней тётки – ешшо почище ….

Прислушался Бембе к словам ребятишек и стал пробираться к соседнему прилавку. Чакмеш, купив себе жёлтого коня, двинулся за ним. Подошли они к прилавку и разбежались у приятелей глаза… Тут всё не лежало, а стояло. И коньки стояли, и собаки, и бараны, и у всех на шее были цветные ленточки.

– Ну – сказал Бембе – это для меня.

И тут же купил розового барана с синей ленточкой.

Когда они сели на коней и поехали, то стал Бембе хвалиться.

– Мой баран – баран, а твой мерин (пряник) – не знаю что такое.

Чакмеш обиженный, отвернулся, и смотря разочарованно в степь, стал жевать свой пряник. Тут и Бембе откусил от своего барана. Еле вытаскивая завязшие зубы, выпучил он глаза, а на губах у него выступила мыльная пена. Чакмеш, увидев это, взял у него барана и, плюнув сказам: «Это мил (мыло)».

– Ох – ответил Бембе: мил не мил, а купил – кушать надо.

Приехав домой, Чекмеш рассказал своим домочадцам о промахе Бембе, вот смеху то было. Потом, история незадачливого казака дошла до соседей, а от них, и до досужих казаков других станиц. Вот те и стали дразнить граббевских станичников «мил не мил, а купил – кушать надо». Как говориться: грех смеяться над дураком, да нет греха – над чудаком. Тем и вошли Бембе с Чекмешем в историю своей станицы.