Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь - Геннадий Коваленко

Солнце в зенит, в голове от жары звенит. Чем выше оно поднималось, тем сильнее степь накалялась. А тут мухи да бзык и худобе той, хоть в крик. Облепили скотинку со всех сторон и грызут её немилосердно. Бугаю с коровенкой то, со всем невмочь. Хоть беги сломя голову куда глаза глядят. Брыкаются, мордами мотают, беспрерывно хвостами секут, тщетно стараясь согнать «кровопийцев», устроившихся на передних лопатках, спине и под животом. А поле то не за бороновано. Казак сам в крик, ругается, хлещет плетью нудящуюся худобу. Вот солнце уже почти в зените. Бугай и коровенка, не выдержав укусов мух и бзыка. Совсем взбеленились от жары и понесли во всю ивановскую задрав хвосты в станицу, на баз, в сарай. Плюнул казак, бросил на земь плеть и грустно смотрел на убегавших с бороной бугая с коровенкой. Вскоре коровенка, выпряглась и оторвалась, а бугай с бороной, выбравшись на главную дорогу, мчался в станицу, окутав себя густым облаком пыли.

Махальный, что стоял на краю станицы, завидя на главной дороге клубы пыли, решил, что это на тройке едет Окружной и дал сигнал следующему махальному. На площади станичный атаман, получив сигнал о приближении Окружного, подал команду построиться и приготовиться к встрече, а сам выдвинулся немного вперед. Вот пыльное облако уже в станице: топот, грохот, будто не один Окружной атаман едет, а целый поезд с Войсковым атаманом несётся.

Все, затаив дыхание, как завороженные, следили за ним. Борона на ухабах улицы подрыгивала, производя сильный грохот, что создавало впечатление, что это действительно мчится тройка. Когда бугай с бороной, вынесшись с неимоверным грохотом и окутанный облаком пыли, увидал перед собой толпу людей, то от неожиданности остановился, как вкопанный, и взревел «Б-у-у-у-» Собравшиеся же на площади, не видя ничего в облаке пыли и будучи уверены, что это приехал Окружной, приняли рев бугая за его приветствие и дружно гаркнули – «Здравие желаем, Ваше Превосходительство»

Когда же пыль немного рассеялась, все увидали перед собой бугая с бороной, дико вращавшего глазами и рывшего ногами землю. На флангах, где стояли бабы и дети, раздался гомерический хохот. Станичный атаман в сильном смущении протирал глаза, как бы еще не веря случившемуся.

Такой досадный промах станицы быстро стал достоянием её соседей. И с тех пор «бугай» стал шефом славной Верхне-Курмоярской станицы. А как завидят казаки верхнекурмоярцев: «Смотри братцы, „бугаи“ намётом бегут, где бороны потеряли, станичники!» А что ж ославленные станичники? Кто по дале пошлёт, а большинство в шутку переведёт. Казак то молодец на шутку не сердится, да в обиду не вдаётся.

М. Я. Борисов в своем письме в редакцию «Родимого края» сообщает, что казаков Верхне-Курмоярской ещё «гагарами» дразнили. А вот почему, не припомнит. Как говорится: враки, что кашляют раки, то казаки шалят.

Станица Верхне-Чирская. «Таранка сено поела»

В станице Верхне-Чирской был луг для станичных жеребцов. Сено, которое косили казаки, они складывали в стога. Луг этот заливало водой, и оттого скирды ставились на высоких местах. Когда вода сбывала, вокруг каждого скирда оставался мокрый круг от ушедшей воды. Однажды Верхне-чирцы хватились сена, а его нет. Чем теперь жеребцов кормить? Казаку без коня горе, как стругу без бабаек в море. Станица была строгая. Устроили сход. Так и так, то да се.

– Сена наша пропало, чего быть не должно…

– По причине такой выбрать комиссию… Все честь честью.

– Произвесть дознание… Как ето так: сено было, а сычас его нет?

Казаки разгорячились. Выбрали несколько человек, что б съездили на место происшествия, разъяснили все обстоятельство. А наказ дали самый строгий: все доложить в точности, как и что и почему?

Сено растащили, конечно, проезжие да мимоезжие. А так как они, по-видимому, вовсе не торопились красть, а даже еще и закусывали, то на месте, где сложено было сено, побросали обгрызенные головки от тарани.

Комиссия долго гуляла по лугу, строила всяческие предположения. Да в голову, очевидно, с большого похмелья одна дурость лезла. Думали, гадали, когда их дедки бабок знали и, наконец… вернулась. Встречают их атаман со стариками и спрашивают:

– Ну што?

– Да ничего вроде…

– Как ничего…

– Да так. Кругом мокро, а посередь тараньи головы валяются… должно тарань сено наше и поела… Подплыла… Известное дело… Голод не тетка.

Смеху-то было в соседних станицах, когда там узнали о решении комиссии: «Все кузни исходили, а не кованы возвратилися». Дурака по делу пошлёшь, и следом пойдёшь. От того и прозвали верхне-чирцев: «Таранка сено поела».

Вёшенская станица. «Куцые, Ломохвостые»

«Дражнение» казаков Вешенской станицы («куцые» да «ломохвостые») существовало и в стихах. Дело в том, что казаки с дьячком хорошо подгуляли. Как говорится: пока казак в седле, он не пьян, а навеселе. Да не даром люди говорят: не пей до дна – на дне дурак сидит. Ан нет, выпили, и поспорили с дьячком, мол кобель Цуцик, вместо звоноря в колокола бить будет, а святой церкви от этого не убудет. Втянули они кобеля гуртом на колокольню и давай в колокола бить. С перепугу, кобель совсем ошалел и выскочил из колокольни, и упав, сломал хвост. Спустились станичники с колокольни и стали думать-гадать, как горю кобелиному пособить, как починить хвост. Но сколько думу не думали, так и не решили чем кобелю помочь, и остался кобель ломохвостым, а с ним и вся станица. Дознались об этом соседи вёшинцев, да и стихотворение на них сочинили:

В Вешенской станице

Кобель упал со звоницы.

Звали его Цуцучком

На колокольню манили кусочком.

Стали думать и рядить,

Как же быть:

Если приварить,

То не будет служить;

Если припаять,

То не будет стоять;

Если приклепать,

То не будет вилять.

Если…

То…

И дальше» если» и «то», но ничего не нашли станишники… Так и остался кобель куцым на весь век, как и все вёшенские казаки.

Гниловская станица: «Попа в вентерь поймали»

Отцы духовные частенько играют видную роль в прозвищах станиц. Вот и в Гниловской целая история с попом случилась. И грустная, и весёлая в одно и то же время… Виной ей одна жалмерка. Красивая была баба. Длинные волосы, светлые глаза, большие ресницы – и чуть-чуть приметные для внимательного взгляда усики… Пух такой над верхней губой розовой.

Ну, как тут устоять, если жалмерка она? Никак, то есть, не устоять. А гниловской поп был как кочет, что курей топтать хочет. Как посмотрит на неё поп, хоть об земь – хлоп! Ухмыляется, что кобыла, на овес глядючи. Не даром ведь говорят, что в чужую жену черт ложку меду кладет.

Вот и потерял поп голову. Начисто потерял. Вместе со своею чёрной бородой. Да в таком деле – как ее не потерять? Загляделся раз, другой, она ему подмигнула левым глазом – скатилась у попа с плеч голова и… Пропал поп! Ночку у ней, да через день, ещё одну, потом ещё и ещё – так и пошло, как по писанному. Уж о постах-то он и думать позабыл. Да и какие тут посты, посудите сами… Скажут: у попа – попадья… Ну, что ж с того? Попадья попадьей и останется… Разгулялась поповская кровь. Недаром у нас в Донской области Поповых – тьма и один человек! Не даром в пословице говориться: «Горох в поле, да жалмерка в доме – завидное дело: кто ни пройдет – тот щипнет». Прокрадётся через сад и в дом к ней шмыг, – только его и видели.

Но нет ничего тайного, что бы ни стало явным. Проведали об этом родственники мужа жалмерки, и заговорила тут семейная гордость:

– Што-ж ето? Ето-ж безобразие одно?! – возмущались два старших брата. – Сёмка служит, а жена не тужит, с попом веселится, грешит и не постится? … И стали на попа охотиться. Только ухватить его никак не удаётся. Известно – ночи темные, для жалмерки томные. А поп в темной одёже хоронится – его от куста, скажем, и не отличить.

Бились браты, бились, и догадались, снастью обзавестись. Теперь, думают, попу не спастись. Поставили в саду на дорожке большой вентерь, что в Дону ставится. Как поп был у своей любушки, зашли с другой стороны куреня и давай в окна громко стучаться – пугать:

– Э-ей, – кричат, – отвори-ка… Дело важное есть… Это мы – Ивановы браты… Схватился поп, сгрёб, что под руку попало, и кинулся вон в окошко. На дворе ни зги, как бы не вышибить с испугу мозги! В темноте забежал поп прямиком в вентерь – и назад ходу ему не оказалось. Попал как кур в ощип – погиб поп, погиб! Братья тут как тут, попу бока намяли. Сказали потом, что мол не разглядели, что поп. Паки и паки – съели попа собаки; да кабы не дьячки, разорвали б на клочки.

Пропал поп! Вся станица поглядеть на попа сбежалась… Сидел он в вентере, словно зверь за решёткой. И смех, и грех, один на всех! Слава то про попа по всему Дону разойдётся. Посидел, посидел, а делать то не чего. Стал при всём народе стал каяться: