Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С Китаем не вышло; как знать – может, вышло бы с Камчаткой, если бы не Дантес?
Когда Пушкин отправился на последнюю дуэль, на его столе остались лежать камчатские наброски. Проживи он несколько дольше – и мы, вероятно, получили бы шедевр, с которого могла бы начаться большая литература восточного русского фронтира. Но вышло так, что Пушкин оставил нам лишь неоконченное предисловие.
С другой стороны, восточные устремления Пушкина, вероятно, повлияли на творчество последующих литераторов, включая уже упомянутых Гончарова и Чехова, – первых классиков главного калибра, добравшихся до Дальнего Востока и написавших о нём.
Этими классиками – а ещё офицерами, географами, разведчиками, умевшими держать в руках и оружие, и компас, и перо (Невельской, Венюков[49], Пржевальский[50]…), – будет порождён первый дальневосточный гений места Владимир Арсеньев. Именно он создаст образ Дерсу Узала – первого дальневосточного героя, ставшего всесоюзным и даже (спасибо японскому режиссёру Акире Куросаве[51]) мировым. Книги Арсеньева об Уссурийском крае, в свою очередь, вдохновили Михаила Михайловича Пришвина[52] на то, чтобы приехать в Приморье, проникнуться этой территорией и написать о ней важные слова.
Все эти очарованные странники – адмиральский секретарь Гончаров, переписчик каторжан Чехов, пехотный офицер Арсеньев, натуралист Пришвин… – соединены тонкой, но прочной связью, тексты их полны осознанных и неосознанных перекличек. Они по очереди держали факел, который до сих пор освещает нам дорогу на восток. Своими травелогами они открывали далёкие русские периферии для самой же России, продолжая дело казаков, моряков, первопроходцев, ведомых за Урал могучим имперским инстинктом (не только же соболем, как утверждают приземлённые западные историки).
На Дальнем Востоке появлялись местные авторы и целые литературные кланы. Издатель, прозаик, летописец Владивостока Николай Петрович Матвеев (Амурский)[53] – первый европеец, родившийся в Японии, автор выпущенных книгоиздателем Иваном Дмитриевичем Сытиным[54] в 1904 году «Уссурийских рассказов», – стал отцом семейства, из которого вышли футурист Венедикт Николаевич Март[55], поэт Иван Венедиктович Елагин[56], географ и литератор Николай Николаевич Матвеев (Бодрый)[57], философ Нон Эсма[58], лётчик и прозаик Лев Петрович Колесников[59], бард Новелла Николаевна Матвеева[60]. Другой пишущий клан основал сосланный за участие в Польском восстании 1863–1864 годов Михаил Иванович Янковский[61] – предприниматель, исследователь, меценат. Его сын Юрий[62] в 1944 году издаст в Харбине книгу «Полвека охоты на тигров». Внук Валерий[63] доживёт до XXI века, напишет летопись своей семьи «Нэнуни» и гроздь охотничьих рассказов.
В эпоху революций Владивосток, набитый разномастными интервентами и потрясаемый переворотами, стал столицей футуризма. Давид Давидович Бурлюк написал в Приморье «Морскую повесть» и множество картин[64]. Сергей Михайлович Третьяков[65] выпустил здесь свою первую книгу «Железная пауза». Николай Николаевич Асеев[66] издал сборник «Бомба» и основал «Балаганчик» – местное «Стойло Пегаса», где собирались литераторы, артисты, музыканты, по разным причинам очутившиеся в смутное время на краю пылающей империи. Велимир Хлебников[67] до Приморья не доехал, но написал стихи «Переворот во Владивостоке» и изобрёл слово «овладивосточить».
После занятия Владивостока красными восточной столицей белой эмиграции стал Харбин. В текстах русских харбинцев и шанхайцев творился синтез европейского и азиатского. Отечественная словесность, пусть и разделённая государственными границами, обогащалась смыслами, накопленными древними цивилизациями Востока.
О Гражданской войне на Дальнем Востоке писали её участники – бывшие партизаны Рувим Исаевич Фраерман[68] (повесть «Васька-гиляк»; самая известная вещь Фраермана «Дикая собака Динго…» – не о войне, но тоже о Дальнем Востоке, её место действия – не названный прямо, но узнаваемый Николаевск-на-Амуре), Александр Александрович Фадеев[69] («Разгром», «Против течения», «Последний из удэге»), Виктор Павлович Кин, он же Суровикин[70] – автор великолепного романа «По ту сторону».
В 1926-м владивостокская газета «Красный молодняк» напечатала стихи «Октябрь» – это была первая публикация шестнадцатилетнего «трансазиатского поэта» Павла Васильева[71]. Во Владивостоке он познакомился с литераторами есенинского круга Рюриком Ивневым[72] и Львом Повицким[73], подружился с Донатом Мечиком[74] – будущим отцом Сергея Довлатова[75], печатавшим в приморской газете «Красное знамя» стихи:
Льются солнцем лучи, словно струны,
Рано утром поют петухи,
Ах, как хочется радость и юность
Переплавить в стальные стихи…
Сергей Довлатов позже напишет: «Владивосток был театральным городом, похожим на Одессу. В портовых ресторанах хулиганили иностранные моряки. В городских садах звучала африканская музыка. По главной улице – Светланке – фланировали щёголи в ядовито-зелёных брюках. В кофейнях обсуждалось последнее самоубийство из-за неразделённой любви…» Сам он в отличие от своих родных во Владивостоке ни разу не был; воспринимать его прозу в качестве документа не стоит, несмотря на присутствие в ней подлинных фамилий. Но точно известно, что дядя Довлатова – Михаил Мечик – учился вместе с Александром Фадеевым во Владивостокском коммерческом училище и даже печатал стихи в сборнике «Зелёные побеги», который тот редактировал.
Считается, что роковую роль в судьбе Бориса Пильняка[76] сыграла «Повесть непогашенной луны» о загадочной смерти командарма Гаврилова, в фигуре которого угадывался наркомвоенмор Михаил Васильевич Фрунзе[77]. Но формальным поводом для ареста и расстрела писателя стало обвинение в шпионаже в пользу Японии, где он побывал в 1926 году, после чего написал «Корни японского солнца» – одну из первых книг, открывавших русскому читателю Страну восходящего. Комментарий к «Корням…» под названием «Ноги к змее» подготовил востоковед, уроженец Владивостока, контрразведчик, прозаик Роман Николаевич Ким[78].
Для писателей XIX века русским фронтиром был Кавказ, о котором писали Пушкин, Лермонтов, Толстой… Дальний Восток ещё не воспринимался в качестве полноценной части России. «Русское сознание не видело здесь ни русских героев, ни русской жизни, ни русских проблем – кроме, может быть, военных, государственных… Наши писатели в интеллектуальном, творческом смысле жили той, привычной русской землёй. Они описывали, зарисовывали, давали имена, придумывали дальневосточный язык, но здесь ещё не было русской жизни, некуда было помещать героев», – размышлял дальневосточный литературовед Александр Михайлович Лобычев, автор отличной книги эссе «На краю русской речи».
Фритьоф Нансен[79] записал во время своей сибирско-дальневосточной поездки 1913 года: «Странно, что эти дремучие необозримые леса с их реками и проживающими тут туземцами никогда не пленяли детской фантазии, как девственные леса Америки с их краснокожими обитателями. Названия рек: Енисей, Лена, Ангара, Тунгуска, Байкал – и племён: остяки, тунгусы, якуты – никогда не пробуждали мальчишескую фантазию, как Гудзон, Делавэр, Великие озёра, по берегам которых издревле
