Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

class="p1">Конфликты и даже настоящие сражения между казаками и аборигенами происходили на Камчатке постоянно, о чём подробно пишет Степан Крашенинников. Вот происходит бунт камчадалов, которые сожгли острог и «побили» казаков. Тогда на Камчатку возвращают попавшего было в опалу Владимира Атласова, веля «обид никому не чинить и противу иноземцев строгости не употреблять, коли можно обойтись ласкою»; однако отряд из семидесяти казаков во главе с Иваном Таратиным, посланный Атласовым для наказания убийц ясачных сборщиков, был вынужден принять бой с воинством из 800 камчадалов, и кровопролитие возобновилось. «Дикарей убито и потоплено столько, что Большая река запрудилась их трупами»; «Все казаки с женами и детьми были перерезаны»; «Все камчадалы погибли, не спаслись и те, которые сдались. Ожесточённые казаки всех перекололи»… – вот характерные цитаты. Долгая, тяжёлая, кровавая история; беспощадная, но не бессмысленная.

Вот только что мы о ней знаем, если на эту тему не написано романов и не снято фильмов?

Камчатские сюжеты, как нетрудно заметить, сливаются с двумя другими ключевыми в понимании Пушкина темами русской национальной истории – Петровской эпохой и казацкой вольницей. Вот взбунтовались уже сами казаки, недовольные суровостью Владимира Атласова, и засадили его в казёнку (тюрьму). В какой-то момент на Камчатке собралось сразу трое конкурирующих представителей государевой власти – бежавший из-под замка Атласов и вновь присланные государственные приказчики Пётр Чириков и Осип Миронов (Липин). Последний сразу был «зарезан от казаков», Чирикову дали время покаяться, после чего «бросили скованного в пролуб» – прорубь; Атласова казаки зарезали спящим. «Так погиб камчатский Ермак!» – говорит о конце Атласова Пушкин, самой этой параллелью с покорителем Сибири Ермаком Тимофеевичем[37] устанавливая для описываемых событий подобающий, в его представлении, исторический масштаб.

Считается, что на основе труда Степана Крашенинникова Пушкин готовил для журнала «Современник» статью о покорении Камчатки. Вот её возможное начало: «Завоевание Сибири постепенно совершалось. Уже все от Лены до Анадыри реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племён, приводили их под высокую царскую руку, налагали на их ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках…»

Не исключено, что у Пушкина имелся замысел художественного произведения о Камчатке (как обращение к восстанию Емельяна Пугачёва породило не только историческую «Историю Пугачёвского бунта», но и художественную «Капитанскую дочку»). Порой пушкинские выписки из труда Крашенинникова перерастают в прозаические наброски: «Камчатка – страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают её. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам. Настаёт лето. Камчатка, от наводнения освобождённая, являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы». Ещё первый пушкинист Павел Васильевич Анненков[38] был убеждён: Пушкин делал камчатские выписки «для будущего художнического воспроизведения казачьих подвигов и правительственных распоряжений в этой земле». Но, к сожалению, на всех этих планах поставил крест Дантес.

Символичным представляется то, что работу Пушкина над дальневосточным замыслом прервала именно французская пуля. За восточные территории и акватории России в XIX веке приходилось соперничать, как ни странно, не столько с Азией, сколько с Европой. Дальневосточные («тартарские») берега за несколько лет до основания Владивостока описывали англичане и французы, давая здешним бухтам и мысам свои названия; в 1854 году гарнизон адмирала Василия Степановича Завойко[39] оборонял Камчатку от англо-французской эскадры. Не приди сюда Россия – на тихоокеанском берегу вместо Владивостока могли бы появиться европейские колонии, как они возникли южнее, в Китае: английский порт Гонконг, немецкий Циндао, португальский Макао и т. д.

Помимо неравнодушия к отечественной истории, у Пушкина имелись причины личного характера для того, чтобы интересоваться Дальним Востоком. Его дальний родственник Василий Никитич Пушкин[40] в 1644 году был назначен воеводой в Якутск. К месту новой службы из-за логистических особенностей, свойственных эпохе и территории, он прибыл лишь в 1646 году, после чего пробыл в должности около трёх лет.

Пушкинский прадед Ибрагим Петрович Ганнибал[41], попав после смерти Петра I в опалу, был, по словам самого поэта, «послан в Сибирь с препоручением измерить Китайскую стену».

Один из лицейских друзей Пушкина, Фёдор Фёдорович Матюшкин[42], в 1820 году в чине мичмана отправился на Ледовитое побережье исследовать terra incognita – местность от устья Индигирки в Якутии до Колючинской губы на Чукотке – в составе экспедиции лейтенанта Фердинанда (Фёдора) Петровича Врангеля[43] (впоследствии оба дослужились до адмиральских чинов, Врангель в 1855–1857 годах занимал пост морского министра). Писатель, чукотский классик Юрий Сергеевич Рытхэу[44] в своей последней книге «Дорожный лексикон» приводит историю, слышанную им в детстве от сказителя Нонно: «Дело происходило… на мысе Рыркайпий[45]… Гостями местного, говоря нынешними словами, олигарха Армагиргина были русские путешественники – Фердинанд Врангель и Матюшкин». При свете жирников – светильников, в которых горел тюлений жир, – хозяева и гости давили вшей. Путешественники расспрашивали о «загадочном острове, якобы расположенном строго на север от Рыркайпия». Армагиргин сообщил гостям: каждую весну к этому острову летят стаи белых гусей, а зимой переправляются песцы и стада диких оленей; более того, там даже «жили люди из племени анкалинов – морских людей». Возможно, речь идёт об острове Врангеля, о котором к тому времени русским уже было известно от нескольких путешественников, хотя на картах он утвердился лишь во второй половине XIX века. По другой версии, Армагиргин рассказывал Матюшкину о не существующем ныне острове, который мы знаем как «Землю Санникова» из одноимённого романа геолога, академика Владимира Афанасьевича Обручева[46], опубликованного в 1926 году (обитателей этой земли Обручев называет онкилонами – созвучно с анкалинами).

Вероятно, именно к будущему адмиралу Фёдору Матюшкину обращено пушкинское стихотворение «Завидую тебе, питомец моря смелый…», лирический герой которого мечтал оставить «берега Европы обветшалой».

Пушкин намеревался и сам побывать на Дальнем. Когда в 1829 году Министерство иностранных дел России решило отправить в Китай большую дипломатическую и научную миссию, её глава – друг Пушкина, востоковед, изобретатель электромагнитного телеграфа Павел Львович Шиллинг[47] – даже включил было Александра Сергеевича в состав экспедиции. Надо сказать, что интерес Пушкина к Китаю был далеко не поверхностным. Он дружил с архимандритом Иакинфом (Бичуриным)[48] – востоковедом, составителем русско-китайского словаря, много лет служившим в Пекине в Русской духовной миссии. Тот дарил Пушкину книги по истории Китая; поэт писал, что «глубокие познания и добросовестные труды» отца Иакинфа (Бичурина) «разлили свой яркий свет на сношения наши с Востоком». Рискнём предположить, что даже сегодняшний наш «поворот на восток» в каком-то смысле запрограммировал Пушкин