Крики в ночи - Родни Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боб понизил голос:
— Послушай, я не хочу быть несправедливым…
— Это просто великолепно. Я надрывал задницу, и наконец работа над бристольским проектом более менее налажена. Говорю тебе, мне нужен отпуск.
— Ну, конечно, старик, конечно. Но только не сейчас. Если бы ты отложил его на несколько недель, я уверен, мы что-нибудь придумали бы…
Я лишь покачал головой, Меня преследовали кошмарные сны; снилось, будто Эмма собирает чемоданы, пусть даже для переезда на этот холм в Хэмпшире, где обосновались ее родители, а дети смертельно меня ненавидят. Я знал, что для меня важнее. Чем-то надо жертвовать.
— Нет, Боб. Я вымотан, а Эмма здорово устала. Она на грани срыва, Боб, и мне нужно что-то делать именно сейчас, а не потом.
Он озадаченно посмотрел на меня, будто отпуск без предшествующих ему девяти месяцев беременности был чем-то выше его понимания.
— Что ты подразумеваешь под „сейчас“? Я надеялся выдвинуть несколько идей на обсуждение местного совета по здравоохранению.
— Забросай совет идеями, Боб. Это их займет на несколько недель. Я просто хочу уехать от всего этого.
— Но ты же не можешь…
— Могу. Могу просто уйти отсюда, — рявкнул я.
Я блефовал, и Боб знал это, но что-то проняло его сердце. Он потер основание шеи: может быть, он тоже поработал над слишком большим количеством чертежей, Хитрый старый тип в твидовом костюме посреди лета, в роговых очках и с блестящей розовой лысиной. Без семьи, помешанный на работе и надеющийся сделать из меня такого же работоголика. Он положил руку мне на плечо:
— Хорошо, Джим. Я понял. Ты хочешь передохнуть…
— В самую точку. Две недели, — ответил я.
Его голубые глаза выражали недоумение: как это можно уехать без соответствующих приготовлений. Ожидание, планирование, страховка — я видел, как все эти мысли проносились в его голове.
— Когда именно, Джим?
— Как только у моего турагента появится подходящее место. Через неделю или две. Дети уже почти закончили занятия в школе. Мы сможем взять их с собой. Затем я вернусь и займусь проектом в Глазго…
Боб Доркас раздул щеки. Кто-то постучал в дверь нашего убежища.
— Подождите, — крикнул он. — Джим, куда ты думаешь поехать?
Я сказал ему слово в слово то, что обещал Эмме:
— Куда-нибудь в глубь Франции, с Эммой и детьми.
К истокам своей памяти, в мои первые маленькие неторопливые деревеньки, где я останавливался, когда приезжал в Европу в свои двадцать с небольшим. Ушедшие летние дни молодости.
Боб как-то странно посмотрел на меня:
— С тобой все в порядке, старик?
— Конечно. Со мной все отлично. Мне просто надо уехать отсюда и посвятить себя семье.
— 2 —
По ночам море кажется бездонным. Думаю, что причиной этому — ожидание и волнение, которые охватывают нас. Я, помню, наблюдал, как медленно исчезают из виду огни гавани, пока паром отходил от берега. Эмма стояла рядом со мной, ее волосы были убраны назад и схвачены лентой, а дети перешептывались в предвкушении путешествия, На корме парома кто-то прощально махал рукой. Вечер выдался душным, шла вторая неделя июля, и детям пришлось пропустить последние три дня занятий. У меня возникло ощущение, что все наконец-то наладилось, начиная с того момента, как я сказал Эмме о том, что будем жить в департаменте Аверон. Кто-то, кто знал еще кого-то, связался по телефону с местным туристическим агентством, и там подтвердили заказ. Предстояла долгая дорога на юг под жарким солнцем, отчего дети пришли в восторг. Мы стояли, перегнувшись через перила, и смотрели, как бурлит вода в кильватере парома, и нам казалось, что мы плывем в более теплые и спокойные воды.
Мартин с Сюзанной убежали исследовать паром, кажущийся теперь живым существом со всеми своими запахами и звуками, а я взял Эмму под руку. Прошло всего две недели со дня моего обещания.
— Дорогая, нам все удалось на славу.
Она улыбнулась мне:
— Знаешь, не верилось, что ты осмелишься оставить работу на такой срок. Я думала, ты женат на ней.
— Ну прекрати, дорогая.
Она положила мне руки на плечи и поцеловала прямо на палубе.
Мама всегда говорила, что люди важнее, чем бумаги. Нам еще многое предстояло сделать, ничего не принимать как само собой разумеющееся, сказал я себе. Все наладить. В какой-то мере мы привыкли к своему благополучию: дом в Ричмонде, дети в частных школах, партнерство в „Доркас-Фрилинг“, Эмма занимается общественной работой. Все это, я не сомневался, останется незыблемым. Удобная, привычная рутина, этакая мягкая постелька с водяным матрасом. Забудь о несчастьях, болезнях, смерти, пока в один прекрасный момент они не затмят свет, и ты очутишься в полной темноте.
Берег превратился в цепочку огней, мы спустились к детям. Ночные корабли обычно плывут медленней, бороздя воды между буйками, и нам нужно было как-то убить четыре часа. Пока мы стояли на палубе, запах горячих двигателей из открытых люков пробудил в нас чувство голода, и мы прошли вниз в полупустой ресторан.
Я сказал детям, что им нужно поспать, но они были слишком возбуждены. Мы приплывем в Шербур в половине пятого утра.
— А там есть пляж? — спросил Мартин. — Я хочу надувную лодку.
Я ответил, что, судя по карте, там есть река Луп. Может быть, там и будет пляж, этакая небольшая полоска песка у реки, а может быть, и бассейн и местечко для кемпинга с каноэ, но это будет сельская Франция, самая ближайшая деревушка Шенон, ближайший город Сен-Максим-ле-Гран, в южной части Центрального массива. Нет, это не те пляжи, на которых они играли раньше, когда были маленькими, в Испании, на Корфу и в Италии. Теперь они выросли, и мне хотелось показать им Францию, которую я помнил, Францию маленьких трактиров, бифштексов, зажаренных на огне в винном соусе, поливаемых сладким сотерном. Ту Францию, которую я познал задолго до того, как встретил Эмму, стоящую теперь рядом и улыбающуюся мне.
— О чем ты думаешь?
Какими словами можно выразить понятие „счастье“? Дети уплетали гамбургеры и чипсы. Я выпил бокал вина. Его тепловатый вкус напомнил привкус крови.
— Б-р-р…
— Что?
Я сказал, что вино ужасно. Мы были на английском пароходе, и еще не во Франции. Эмма заметила, что детям необходимо отдохнуть после еды. Снаружи, через темные иллюминаторы, виднелись белые гребни волн.
— Джим, а ты уверен, что сможешь бросить работу над бристольским проектом вот так, запросто? — она пододвинулась ко мне, успокаиваясь и начиная замечать те вещи, которые довлели надо мной. Ресторан пустел по мере того, как паром „Эрл Маршал“ продвигался по пустынному морю.
— Конечно. Совершенно уверен. Теперь, когда Боб вернулся, он может все закончить сам.
Боб Доркас — старший партнер, Он сделал работу делом всей своей жизни, ввел это в практику, и теперь это его проблема. Он вернулся и справится один, я сказал ему, что либо ухожу в отпуск, либо — к чертовой матери. Если бы он раскричался, я, может быть, и отложил бы эту поездку, но он в конце концов проглотил все это и согласился: „Хорошо. Можешь ехать, Джим“. Он видел выражение моего лица.
Господи, как хорошо здесь, а скоро будем на юге, и я чокнулся бокалом с Эммой.
— За прекрасное путешествие.
— За нас, — поддержала тост она.
Голос из громкоговорителя напомнил, что на пароме открыты магазинчики. Мы медленно прошли по палубе, на которой тут и там сидели люди, похожие на манекены, застывшие, словно пораженные каким-то вирусом, в тщетной попытке уснуть.
Эмма схватила меня за руку, будто испугавшись чего-то, вглядываясь в бледные лица, окаменевшие во сне.
— Они выглядят как мертвые, — прошептала она.
Сойти на берег Франции на рассвете было для меня все равно что окунуться в юность. В пять часов утра, когда туман только поднимается с доков, а вороны начинают охоту за рыбными отбросами, мы проехали по безлюдным улицам Шербура и выехали на шоссе № 13. Облака нависли над дорогой, словно занавес, раздвигавшийся по мере того, как солнце разогревает окрестности. Дорожный патруль нес свою службу, кто-то уже разгружал тележки у магазина. Мы выехали из пустого города и устремились в глубь страны.
Дети все еще никак не угомонятся после всех треволнений прибытия на новое место. Мартин, как обычно, проголодался, и я пообещал, что мы скоро остановимся позавтракать у придорожного кафе. Для меня все происходило как во сне, но Эмма, сидящая рядом, все еще казалась неуверенной. Она достала шоколадку.
— А вот и еда, — сказала она.
Мы мотали и мотали километры с включенным радио, под смесь французских голосов и надоевших шлягеров. Я чувствовал, что нам снова удалось достичь взаимопонимания, вторгнуться во владения друг друга, будто никто из нас не изменился и никогда не изменится. И все же, вглядываясь в Эмму, я видел на ее лице тень беспокойства.