Крики в ночи - Родни Стоун

— Ну, не глупи. Мы найдем их. Где-то должна быть свеча…

— Где? Где?

Я еще раз попробовал включить свет, чувствуя свое полнейшее бессилие.

— Газ. Зажги газовую плиту.

Я даже спички не мог найти, уронил коробок на пол, рассыпал их. Поискал на полу, нашел, зажег плиту.

Голубые языки пламени казались живыми, они немного успокоили нас. Мы смотрели друг на друга как чужие.

— Должно быть, они вышли куда-нибудь, еще до грозы, и теперь где-то прячутся…

Я сам не верил в то, что говорил, но нужно было что-нибудь сказать, не важно, насколько глупо прозвучат слова. Безумные мысли лезли нам в голову.

— Их украли. Похитили. Или убили.

— Это сумасшедшее предположение, дорогая.

— Вовсе нет. Джим, я боюсь, я в ужасе. Где они?

— Не знаю, не знаю. Помолчи.

Я старался не выдать смятения. Даже стал искать в слабом свете газовой горелки что-нибудь такое, что могло бы сойти за оружие, если бы на нас напали. Мы оставались на том же самом месте, по-прежнему горел газ, хоть немного успокаивающе мерцали голубые язычки.

— Как ты думаешь, что случилось? — прошептала Эмма.

— Откуда мне знать?

— Ненавижу это место. Зачем тебе понадобилось привозить меня сюда? Ты же читал о всяких случаях в этом краю. Людей здесь убивают и насилуют. И больше о них ничего не слышат.

— Ой, да прекрати. Не будь смешной.

Всегда думаешь, что с тобой такое просто не может произойти, ведь так? Не может, пока не произойдет, и тогда ты начинаешь молиться. Господи, пожалуйста, пусть с ними ничего не случится. Они — все, что у нас есть. Мы их так любим. Помоги нам, Господи, где бы Ты ни был.

Эмма приникла ко мне.

— Обними меня, Джим. — Ее трясло. Я молчал. — Вызови полицию.

— Откуда?

В доме не было телефона. Мы находились в трех километрах от ближайшей деревни Шенон, вообще от ближайшего дома.

— Возьми машину.

— Хорошо. Дай одеться.

Новый раскат грома, вспышки молнии остановили нас.

— Громыхнуло прямо над нами. Что, если…

— Эмма, это не поможет. Соберись.

Я взывал к ее истинно английским чертам, к тем, которые всегда проявляются в трудную минуту. Мне самому хотелось закричать: „Черт вас побери, дети! Что же вы делаете?“

Мы пробрались назад в спальню и нашли какую-то одежду; я бросил мокрую пижаму в угол комнаты и, спотыкаясь, натянул брюки, рубашку и надел сандалии. Ключи от машины, зажатые в кулаке, придавали мне уверенность.

— Куда ты собираешься?

— В деревню, позвонить.

— Не оставляй меня здесь, — взмолилась она.

— Тогда поехали вместе.

— Джим, кому-то надо остаться. Что, если дети придут?.. — плакала она в темноте.

Мы дошли до кухни. Часы показывали три двадцать. Через пару часов рассветет.

— Тогда давай попробуем продержаться до рассвета.

Что делать в незнакомом доме, в чужой стране, без света, посреди грозы, когда наши дети исчезли?

Мы не были подготовлены, Ничего не знали. Во время вспышек молнии мы прижимались друг к другу и надеялись. Постепенно мы нашли в себе силы исследовать темные места в каждой из комнат. Двое слепых, в страшном предчувствии чего-то, чего — мы не знали сами. Мягкие вещи, твердые вещи, мертвые вещи. Гостиная, гардеробы, углы. Под кроватями. Ванная, кладовка.

— Чердак, — напомнила Эмма. — Под крышей.

— Они не могли туда забраться. Я даже не знаю, где вход на чердак.

Мы прижимались друг к другу.

— Хоть бы только кончилась эта чертова гроза…

Но она продолжалась, снова и снова прокатываясь над холмами, как будто специально для нас. Нам оставалось лишь ждать, в темноте.

Нам никогда не приходилось бороться ни с чем подобным. Дождь барабанил по черепице, и мы прислушивались к каждому необычному звуку, к каждому стуку жалюзи, каждому порыву ветра. Вспышки молнии высвечивали на стенах монстров, гигантские головы в ночи.

— О Боже, Джим… — она плакала. — Во всем этом столько зловещего…

— Не глупи, — успокаивал ее я. — Должно быть всему этому какое-то объяснение.

— Джим, ой, Джим… Какое же объяснение… если только кто-то не забрал их отсюда?

— Эмма, прекрати. Перестань. Нам надо сохранять спокойствие. — Я взял ее за плечи и встряхнул. — Эм, присядь.

Я нашел в кухне стул, налил в кастрюлю воды. Холодильник отключился, но там стояло свежее молоко, которое мы купили по пути. Во время затишья слышалось только шипение газа. А мы в это время строили различные предположения, которые возникали из беспросветной тьмы.

— Нам нужна помощь. Полиция, — сказал я.

Она уставилась на меня.

— Ты выходил наружу. Ты выходил наружу, — повторяла она.

— Дорогая, я же объяснил тебе, что не делал этого. Я промок насквозь, когда пытался пробраться к машине за этим идиотским фонарем. Теперь я могу пойти и достать его.

— Нет. Давай сначала выпьем по чашке чая.

Это уже больше походило на прежнюю Эмму. Я похлопал ее по руке, пока мы ждали, когда закипит вода.

— Дорогая, все будет нормально.

Когда чем-то займешь себя, в каком-то смысле это помогает. Мы сидели и медленно пили чай, прислушиваясь, как гром выбирается из долины, молнии сверкают все дальше, дождь ослабевает, туман окутывает поля, и все засыпает. Охваченные ужасом, мы ждали, когда кончится дождь. Между нами вырастала стена.

Может, они вернутся, если мы будем просто сидеть и надеяться, будто это была своего рода игра.

Время, казалось, остановилось. Слабо освещенные стрелки, которые отсчитывали секунды на моих часах, не приближали рассвета. Я решил все же сходить за фонарем и осмотреть двор, но Эмма закричала:

— Нет, Джим! Нет! Не выходи туда. Пока не рассветет, по крайней мере. Не оставляй меня одну!

Ее опять трясло, и я накинул на нее одеяло. Эмма становилась одержимой.

В ночь, они все уходят в ночь. Я не помнил продолжения, но от этой мысли мне стало не по себе. Я поставил самую тяжелую сковородку рядом, на всякий случай. На случай, если я чего-то не понимал. Из страха перед неизвестным.

Мы никогда не расставались — Эмма, я и дети. У нас наладилась очень хорошая семейная жизнь, пока работа не стала отнимать у меня все свободное время. Мы наслаждались друг другом, у нас были общие интересы и друзья. Никакие привидения не мешали нам в Ричмонде. Почему же здесь, Господи, все пошло прахом, в этой Богом забытой долине? Я начинал ненавидеть ее, чувствуя нервное напряжение, мои ладони вспотели.

Великий Боже! Что, если они уже мертвы, лежат с перерезанным горлом в какой-нибудь яме, изнасилованы, оглушены и брошены в реку? Или их просто похитили, вывезли за границу в Аравию, Южную Америку, и мы о них ничего не услышим? Мой старин ушел так однажды, оставив троих детей, чтобы жить с другой женщиной, и все пошло кувырком. Но, по крайней мере, мы знали, где он, могли следить за ним. Мы слышали ужасные истории о пропавших детях, которых впоследствии никто не видел, запертых в замке Синей Бороды. О Господи!

Я почувствовал, что Эмма ищет мою руку:

— Смотри, уже светает.

Я приоткрыл жалюзи и выглянул. Последние признаки грозы сменились щебетанием птиц.

— Закончилась.

Но в глубине души я чувствовал, что все только начинается. И это я привез ее сюда. Мне хотелось плакать.

Рассветало. Постепенно я смог различить очертания машины, ограды и неподвижной аллеи деревьев.

Дождь прекратился. Я выбежал и достал фонарь из машины. Луч света выхватил только намокший гравий и листья, с которых капала вода. Ничто не шевелилось. Теперь уже светлело быстро: была почти половина пятого.

Мы уже знали, что дети исчезли, что они не придут.

— Я еду в деревню.

— Я с тобой, — сказала Эмма.

Мы оставили открытой входную дверь, остановились около незапертой машины и посмотрели друг на друга.

Никаких следов борьбы, никакого намека, ни послания, ни надежды. Ворота к дому открыты, как мы их и оставили, но все возможные следы смыты дождем.

Мы любили их, своих детей, и вот теперь они исчезли.

— Вон та штука. Вон та штука в поле. Что это? — закричала она.

Я всмотрелся в поле и увидел какую-то черную массу.

— Не знаю. Поехали. Нам надо вызвать жандармерию.

— Но что там, во имя Господа?

Сейчас я мог разглядеть лучше: черный бугорок на поле напротив возвышался, как какая-то первозданная гора.

Держа фонарь в руке, я прошел через ворота и пересек дорогу, чтобы разглядеть получше. Может быть, здесь таилась какая-то подсказка или это была пластиковая крыша, под которой… они… может быть… спали.

Трава скользила у меня под ногами, промокший скот, коричневый и черный, с тревожными, налитыми кровью глазами, с трудом брел по полю.

Что-то лежало на поле, черное и мертвое, как проклятие.

Я перешагивал через лужи воды, под свинцовым небом, оставив дом позади, на уме были только мысли о детях. Воздух напоен угрозой. Это что-то возвышалось… мне подумалось — как надгробный камень.