Цвет крови - серый - Владимир Брайт

Никогда... Никогда... Никогда...

Эти слова стучали в моей голове тяжелым набатом, пока я шел назад к своему народу: сообщить, что появился шанс спасти наших жен и детей. Спасти, заплатив невероятно высокую цену.

А цена была такова: Динкс сказал, что ему нужна ровно одна тысяча людей, включая и меня.

Тысяча — против четырех тысяч остающихся. В принципе, если беспристрастно разобраться, имур поступил по-своему великодушно. Он ведь мог потребовать и полторы тысячи. Для нас это ничего не меняло, а он, быть может, приобрел бы лишние полтысячи луков.

Такие вот невеселые мысли сопровождали меня всю обратную дорогу, и заняла эта дорога совсем немного времени. На переполненной баррикаде (едва ли не все племя собралось на узком пространстве двух улиц) меня ожидал многоголосый гомон до предела возбужденной толпы. Всем не терпелось как можно скорее узнать, почему я не отдал приказ об убийстве парламентеров. На некоторых лицах даже зажегся огонь призрачной надежды — людям свойственно всегда и везде верить в чудо.

«Ну что ж, — угрюмо подумал я, — в моих силах подарить вам надежду. Вопрос в том, понравится ли такая надежда кому-нибудь из вас».

— Всем без исключения собраться в центре у фонтана, — на ходу бросил я, не отвечая на многочисленные вопросы, сыпавшиеся со всех сторон.

— Мы не можем оставить посты наблюдения. — Старый опытный Ави рассуждал вполне логично, но не знал того, что было известно мне.

— Всем собраться у фонтана, — жестко приказал я и спустя секунду добавил: — На нас никто не собирается нападать!

Было хорошо видно, как почти все облегченно вздохнули. Напряжение, стальными тисками сжимавшее их разумы последние два часа, резко отпустило, и люди испытали что-то вроде кратковременного шока. Так бывает, когда палач заносит топор над приговоренным к смерти, а затем в самый последний момент убирает свое страшное оружие и говорит ничего не понимающему узнику, что казнь отменяется и он свободен.

«Узник свободен, — добавил про себя я. — Но вместо смерти ему на шею повесили едва ли не более страшное ярмо».

Размышляя подобным образом, я чисто механически дошел до фонтана, запрыгнул на небольшое возвышение и поднял руку, призывая к молчанию.

Повинуясь этому жесту, толпа затаила дыхание, так что на площади стало неестественно тихо.

— У нас есть два варианта, — без всякого вступления начал я. — Либо умереть всем до единого. Либо пойти против собственного естества. В первом случае нам даже не дадут возможности сражаться: имуры подожгут город со всех сторон огненными стрелами и либо изжарят нас, как кроликов, либо спокойно перестреляют, когда мы выскочим на открытое пространство, спасаясь от огня.

По толпе пронесся судорожный стон. Сгореть заживо намного ужаснее, чем пасть от удара милосердного меча в коротком стремительном бою.

Я выдержал короткую паузу, в течение которой они в полной мере осознали сказанное, после чего продолжил:

— Если мы выберем второй вариант, то мужчины — ровно одна тысяча — должны будут присягнуть на верность лордам Хаоса и влиться в ряды их армии, чтобы принять участие в предстоящей великой войне.

Несколько секунд над площадью царило гробовое молчание — люди пытались осмыслить мои слова, а затем поднялся глухой ропот, постепенно переросший в крикливое многоголосье до предела возбужденной толпы.

Я поднял вверх руку, в очередной раз призывая людей к тишине. И когда шум стих, продолжил:

— Выбора у нас, по сути, нет, поэтому, видимо, придется согласиться на их условия.

Недалеко от помоста, на котором я стоял, вверх взметнулась рука, почти высохшая от времени. Я узнал Эша, одного из самых старых и уважаемых людей нашей общины.

— Говори, — разрешил я.

Голос старика звучал слабо, но над площадью повисла такая напряженно-осязаемая тишина, что, думаю, не нашлось ни одного человека, который бы не услышал сказанное.

— А ты знаешь, — начал он, прокашлявшись, — что на самом деле означает присягнуть на верность лордам Хаоса?

— Поклясться им в верности, что же еще? — Я был удивлен самой постановкой вопроса.

— Однако обычную-то клятву ведь можно нарушить, верно?

— Да, наверное, можно. — Мне все еще было непонятно, куда он клонит.

— Но ведь лорды Хаоса не глупцы, они прекрасно знают об этой возможности...

— И что из того?

Он в очередной раз прокашлялся, и было видно, что слова даются ему с огромным трудом.

— Они не глупцы, и им меньше всего нужно предательство в своих рядах. Поэтому... — Старик на мгновение замолчал, как бы сомневаясь, говорить или не говорить то, что ему известно. — Поэтому, — продолжил он, видимо решившись, — присягающий на верность лордам Хаоса скрепляет клятву крохотным осколком своей души. И с этих пор он даже при всем желании не сможет обратить оружие против них или как-то иначе предать своих новых хозяев.

И до этого момента на площади было очень тихо. Теперь же казалось, что здесь вообще нет ни единого человека. Все разом, как по команде, перестали дышать, затаив дыхание в напряженном внимании.

— Осколком души? — переспросил я растерянно.

— Да. Осколком души, — печальным эхом отозвался Эш.

— А по-другому никак? — Я все еще цеплялся за призрачную соломинку надежды.

— Это очень древний ритуал, проверенный веками, альтернативы ему нет.

— Но это же... Это же... — Я пребывал в полнейшей растерянности, не в силах собраться с мыслями и прийти в себя. — Это же может полностью изменить меня...

— Нет. — Старика сотряс очередной приступ кашля. — Крохотная частица твоей души, скрепленная заклятием с печатью лордов, является всего лишь залогом того, что ты не изменишь новым хозяевам. Твоя внутренняя сущность никоим образом не изменится. Пока... Пока, — печально повторил он, — ты не изменишься сам. Нельзя верно служить Хаосу, оставаясь внутри чистым и светлым.

На какое-то мгновение, поддавшись секундной слабости, я в отчаянии закрыл глаза, ясно увидев мысленным взором пепелище, над которым кружилась громадная стая воронья...

— Я не стану присягать никаким лордам, скрепляя клятву своей душой, — неожиданно закричал из толпы Лавен, пожилой землепашец, отец четверых детей. — Лучше я: сгорю здесь, прямиком отправившись в ад.

— Ты и так вечно будешь гореть в аду, если на твоих глазах убьют твоих детей, — спокойно ответил Эш. — Но твоя клятва не нужна лордам. Им присягает на верность лишь принц или король. Все остальные воины, подвластные ему, автоматически становятся приверженцами Хаоса.

«Вечно гореть в аду, — повторил я про себя, — видя, как на твоих глазах убивают детей...»

У Лавена их только четверо, а под моим началом — пять тысяч. Среди которых полторы тысячи малышей и подростков.