Общественная опасность деяния как онтологическая основа криминализации. Монография - Никита Иванов

Н. С. Таганцев отмечал, что охрана регулируемого нормой права жизненного интереса не заключается только в том, чтобы оградить интерес от причинения вреда, хотя вред интересу является важной составляющей частью отнесения деяния к разряду преступных[14]. Помимо причинения или возможности причинения вреда, для признания деяния преступным необходимо, чтобы ценность или интерес обладала свойством значительности[15]. Таким образом, два обстоятельства свидетельствуют об отнесении деяния к числу преступлений – вред и значительность интереса. Но поскольку признание значительности интереса зависит от эпохи с ее оригинальными нравами, обычаями, культурными традициями, постольку отграничить неправду уголовную от иных видов неправды представляется затруднительным, если вообще возможным. Кроме того, в подтверждение данного мнения исследователь ссылается на то обстоятельство, что неправда, как посягательство на правовую норму в ее реальном бытии не изменяет своей сущности неправды, даже невзирая на причиненный вред, соединяя в себе и элементы уголовные, и элементы гражданские, и элементы дисциплинарные[16]. Вместе с тем Н. С. Таганцев ссылается на существующие в юриспруденции теории, призванные различать неправду уголовную и неправду гражданскую. К таким теориям относятся субъективная, объективная и смешанная теории.

Субъективная теория сводит различие между уголовно наказуемой и гражданской неправдой к умыслу: гражданская неправда есть неправда несознательная, тогда как уголовная неправда всегда сознательна. Такого рода различие очевидно не годится для разграничения преступного и непреступного, поскольку отдельные акты преступного поведения также могут не сознаваться (преступления с виной в форме небрежности), а гражданско-правовые деликты, в свою очередь, могут совершаться сознательно.

Объективная теория предлагает разграничивать преступное и непреступное по объекту посягательства. Ссылаясь на мнение Спасовича, Таганцев пишет: «Уголовная неправда, или преступление, есть посягательство, направленное на самый объект права, на самого конкретного представителя его, так сказать, на самый корпус права, все равно, личный или вещный… Гражданская неправда есть посягательство на установившиеся между людьми отношения по поводу каких-либо объектов прав, личных или вещных, но не посягательство на самые объекты непосредственно… Полицейская неправда не заключает в себе никакого правонарушения, а только возможность его… возможность вредных или невыгодных последствий, как для субъектов прав in corpore, так и для существующих по поводу их отношений»[17]. Думается, что и субъективная теория также не годится для разграничения преступного от непреступного, поскольку не учитывает оттенки криминальных и некриминальных поведенческих актов. Например, приготовление к преступлению вряд ли посягает на самый объект права, а вот самовольная постройка (ст. 222 ГК) посягает именно на самый объект права.

Разновидностью концепции жизненного интереса является теория правового блага, в центре которой стоит человек, поскольку именно ему причиняется вред. Суть данной концепции заключается в том, что преступление есть деяние, нарушающее или ставящее под угрозу нарушения насущные правовые блага, вне которых человеческая жизнь оказывается немыслимой. Поскольку общество состоит из людей, постольку правовое благо присуще и обществу как совокупности человеческих сущностей. Следовательно, преступление – это деяние, причиняющее вред правовому благу отдельного человека или общества в целом. Н. Д. Сергиевский, сторонник данной концепции, писал: «…вред, заключающийся в преступном деянии, может быть или вредом отдельному лицу, или вредом для всего общества, так как всякая норма, нарушенная преступным деянием, имеет своим предметом или права, блага и интересы частного лица, или интересы целого общества, или то и другое вместе»[18].

С. В. Познышев, отстаивавший концепцию правового блага, замечал: «Преступлением может считаться лишь такое внешнее поведение человека, которое причиняет прямой вред другим людям тем, что посягает на какое-либо их благо или на благо, общее у них с преступником…»[19] К правовым благам исследователь относил жизнь, здоровье, честь, свободу, имущество[20].

Смешанные теории предлагают в качестве основания разграничения преступного от непреступного совокупность объективных и субъективных признаков.

Анализируя теорию жизненного интереса, следует обратить внимание на то обстоятельство, что исследователи ставят во главу угла определенные ценности, называя их столь существенными интересами, охрана которых возможна только с помощью «сугубых» репрессий. И хотя признак существенности таких ценностей или интересов не раскрывается, тем не менее Н. С. Таганцев выделяет такие жизненно важные интересы, как жизнь, здоровье, имущество, честь и достоинство. Кроме того, исследователь обращает внимание на признак вредоносности, относя его к важным, но не столь существенным признакам по сравнению с ценностью охраняемого интереса.

Важным обстоятельством теории жизненного интереса является, на мой взгляд, вывод Таганцева о том, что неправда сохраняет свой статус неправды, вне зависимости от причиненного вреда или сферы, в пределах которой она учиняется. Этот вывод свидетельствует об очень важном обстоятельстве: любое нежелательное поведение, к какой бы сфере правовых отношений оно ни причислялось, в той или иной степени общественно опасно, поскольку в той или иной степени причиняет вред. Это замечание послужит нам в дальнейшем частичкой фундамента для возведения предлагаемой концепции преступного.

Предложенный обзор концепций преступления «седой старины» позволяет сделать следующие выводы. Во-первых, все перечисленные концепции страдают одним недостатком – аморфностью определений. Существенность вреда, существенность охраняемого интереса не имеют четких критериев и не позволяют в связи с этим отграничить преступное от непреступного.

Во-вторых, предлагаемые доктринальные воззрения все же обращают внимание на ценностный аспект охраняемых благ, интересов и других важных для совместного жития смыслов. Пускай это будет абстракция, тем не менее ценностный аспект в определении преступного есть уже довольно значимая заявка на определение критериев криминального поступка.

В-третьих, исследователи выделяют вредоносность как важный, хотя и не решающий аспект в определении деяния как преступного. Вредоносность по значимости в иерархии критериев, необходимых для определения преступного, уступает ценностному восприятию охраняемого объекта, что, пожалуй, справедливо.

В-четвертых, отдельные авторы все же предлагают признаки преступного, которые способны отграничить его от иного рода «неправды». Это насилие, обман, или небрежность проф. Кистяковского. По крайней мере, названные Кистяковским критерии преступного являются конкретными определителями криминальных свойств деяния, которые действительно могут быть способны разграничить преступное и непреступное.

1.2. Текущий мейнстрим

В большинстве современных учебников по уголовному праву преступление раскрывается через законодательную формулу ст. 14 УК, повторяя при этом в качестве рефрена признаки преступного посягательства, которые решительно ничего не дают для определения преступного и возможности его отличия от непреступного. Например: «Поведение человека, нарушающее уголовно-правовые запреты, причиняющее серьезный, часто невосполнимый вред охраняемым уголовным законом социальным благам, называется преступлением»[21]. И далее предлагаются признаки преступления, среди которых особо выделяется общественная опасность как практически криминообразующее свойство преступного деяния. Примерно аналогичные определения содержатся и в других учебниках[22]. Что характерно для таких определений, что их объединяет? Во-первых, неясность, абстрактность признака «серьезность вреда» (в некоторых изданиях вред дополняется прилагательными «существенность», «значительность» и т. п.). Насколько он должен быть серьезным или существенным, каковы параметры этой серьезности или существенности, которые позволят, с одной стороны, выработать критерии отнесения деяния к категории преступных, а с другой – отличительные признаки, позволяющие отграничить криминал от проступка, абсолютно не ясно. С такими определениями, которые относятся к категории оценочных, легко дойти до принципов Драконта или Петра I, который одинаково карал убийство и ношение бороды.

Во-вторых, предлагаемые в учебниках определения преступления исходят из теоретических воззрений, выработанных «седой стариной». В этом нет ничего худого, но это означает, что никакого продвижения в определении преступного современные юристы не предприняли, поскольку ничего нового не придумали. Современные определения преступного можно назвать концептуально смешанными. Они исходят из теорий отчасти нормативной, ссылаясь на социальные блага, жизненного интереса, но главным образом из концепции нарушения закона.