Холодная весна - Кэрол Тауненд

— Погуляем, Агата? — девочка ухватилась за теплую руку няни.

— Нет, mignonne[1]. Твоя бабушка велела нам сегодня утром посидеть тут.

Арлетта удивленно сдвинула золотисто-рыжие брови, и Агата приготовилась к воплям. К счастью, такое случалось редко, но за Арлеттой водилось, что она прибегала и к таким способам, если решала, что это поможет ей добиться желаемого. О, если что-то было не по ней, она могла превращаться в маленького тирана.

— Арлетта хочет гулять! — настаивал ребенок, подбираясь к двери и пробуя свои силенки на тяжелой щеколде. Но ей не хватало двух дюймов роста, и не хватало силы — скоро Арлетта поняла, что с засовом ей не справиться.

Агата достала свою сумочку с рукоделием, которая валялась под кроватью Арлетты. Она смастерила тряпичный мячик из ярких лоскутков материи, но в руки девочки его не давала. Он должен был отвлечь внимание ребенка.

В это время Арлетта уже направлялась к ней. Она запрятала обиду поглубже, и на ее лице сияла одна из ее самых солнечных, самых обольстительных улыбок.

— Агата откроет дверь. Пожалуйста…

— Нет, mignonne. Сегодня утром нам придется остаться здесь. Мне и тебе. Смотри-ка… — Открыв сумочку, Агата вытащила мячик. — Посмотри, что у меня есть. Хочешь?

— Да, — согласилась Арлетта, выхватив мячик из рук няньки. Губки Арлетты были сложены так, словно она произносила «о-о», и это было очень довольное «о-о».

— Ну, и что ты на это скажешь?

Ярко-голубые глазенки уставились на Агату.

— Спасибо, нянечка.

У Агаты все внутри перевернулось. Бедная овечка, бедная сиротинушка.

— Молодец, — сказала она. — А теперь становись вон туда, и бросай мячик в меня. Так, правильно.

Склеп семейства де Ронсье располагался на освященном участке земли за пределами Хуэльгастеля, в тени замковых стен.

Покуда Агата и Арлетта играли в мяч в тесноватой круглой башенной светелке, через окна доносились звуки погребальной процессии, собиравшейся во дворе. Стараясь занять ребенка игрой, Агата одновременно пыталась сообразить, что означают разнообразные шумы снаружи. Вот ритмичная поступь множества ног — это проходит маршем замковая стража, отдающая леди Джоан и ее сыну последние почести. А вот глухое перекатывание колес повозки, на которой повезут гроб. Цокали копыта лошадей последнего эскорта госпожи. Бедняжка, как ей не повезло…

Агата терпеливо перебрасывалась мягким разноцветным мячиком со вверенной ее попечению дочкой покойной госпожи. Арлетте частенько не удавалось изловить его на лету, и она в азарте бросалась на четвереньках в погоню за катящейся по полу игрушкой. Брошенный ею мячик в большинстве случаев тоже летел куда попало, то ударяясь о стену, то падая на постель.

И вдруг внезапно, без всякой видимой причины, ребенок потерял всякий интерес к игре.

— Хочу к маме, — очень строго произнесла Арлетта. Она потянулась к своей няне, такая маленькая и беззащитная, ничего кроме больших голубых глаз и растрепанных рыжих волосиков на голове. — Хочу к маме.

Агата на минуту потеряла дар речи, но быстро нашлась. Она не забыла строгих наставлений графини Мари, чтобы ее внучка не узнала о кончине матери до окончания похорон. Пусть так, но кто, по мнению графини, должен был сообщить об этом девочке? Отец? Агата в этом сомневалась. После смерти леди Джоан Франсуа де Ронсье топил свои горести в вине, в море вина. Он пил не переставая. Если так пойдет дальше, он едва ли придет в чувство раньше чем через неделю.

Тогда, возможно, сама графиня? Может быть, она решила самолично донести эту весть Арлетте? В глубине души доброе сердце Агаты противилось такой мысли. Конечно, Мари де Ронсье была сильной натурой и идеальной, хоть и нелюбимой, супругой для графа Роберта. Однако, подавив в себе любые проявления чувств, она не признавала эмоций и у других. Графиня была нетерпима к взрослым и неласкова к детям. Агате не нравилась сама мысль о том, что именно она расскажет о случившемся юной Арлетте.

Усевшись на пол, чтобы быть с Арлеттой вровень, Агата ласково отвела назад непокорные локоны и глубоко вздохнула. Придется сделать это ей самой. И немедленно. Правда, похороны еще не завершились, но ведь графиня не узнает, что Агата нарушила ее запрет.

Там внизу, во дворе, обитые железом колеса остановились. Должно быть, носильщики ставили на повозку гроб госпожи Джоан…

— Ты не сможешь увидеть маму, — сказала Агата.

— Почему?

— Она… она мертва, mignonne. Только поэтому.

— Что такое мертва?

Арлетта никогда не встречалась со смертью, и еще не понимала, что это означает. Агата судорожно искала слова, чтобы ребенок ее понял.

— Твоя мама уснула. Она отдыхает. Мы не можем увидеть ее.

Золотисто-рыжие брови сдвинулись:

— Она проснется. Скоро.

— Нет, mignonne. — Агата взяла ребенка за руки, и заглянула в растерянные голубые глазенки. — Не проснется.

— Никогда?

— Никогда.

— Нет! Мне она нужна. Хочу к маме!..

В голосе девочки было столько отчаяния, что доброе сердце Агаты дрогнуло от жалости. Должно быть, Арлетте легче было бы примириться с фактом смерти леди Джоан, если бы ей разрешили увидеть тело ее матери, если бы она своими глазами увидела, что ее мать не может проснуться.

— Арлетта хочет видеть маму! — настаивал ребенок.

— Нет, mignonne. Это невозможно. Она мертва.

— Хочет видеть! Хочет, хочет!

В голубых глазах Арлетты плескалось недетское, неутолимое страдание. А там снаружи, во дворе замка, грохотали по плитам колеса телеги, направлявшейся со скорбным грузом к подъемному мосту и освященной земле. Агата вздохнула и поднялась на ноги. Она решилась ослушаться графиню.

— Я покажу тебе, где твоя мама, если ты обещаешь быть тихой, как мышка.

Девочка кивнула, тряхнув рыжими кудряшками, и доверчиво протянула ручонки.

С Арлеттой на руках Агата торопливо вскарабкалась вверх по лестницам. Она спешила добраться до крыши, пока погребальная процессия еще не скрылась из виду. Конечно, потом они с Арлеттой посетят склеп, но если бы ребенок сам увидел гроб и торжественно-грустную процессию, это помогло бы ему лучше понять происшедшее.

Они попали на вершину башни как раз в тот момент, когда повозка вкатилась на мост. Запыхавшаяся Агата посадила девочку на полу махитколатия[2] и, придерживая на всякий случай одной рукой, указала на процессию. Она чувствовала на щеке дыхание ребенка. Слова были не нужны. Широко раскрытые скорбные глаза Агаты смотрели вслед драпированному в черное катафалку.