Честное рядовое - Евгений Юрьевич Лукин

— сгорят. Поэтому напряжение спешно падает до нормального. Так мне, во всяком случае, объясняли.

Нечто похожее и с карантином, где новобранцы живут строго по Уставу, чего я бы, например, свыше месяца, просто не выдержал. Личного времени не существует. Скажем, на письмо родным и близким полагается десять минут (однажды поощрили двадцатью).

Поэтому можно представить себе оторопь «салажонка», принявшего наконец присягу и распределённого в дивизион, где служба представлена отнюдь не в идеале, но максимально приближена к действительности.

— Товарищ сержант, разрешите присутствовать? — чеканит он, как учили.

— Иди ты на фиг!.. — утомлённо отзывается сержант. — Карантин кончился, меня зовут Лёша.

А дедовщина… Да, была и дедовщина, однако какая-то, знаете, не такая, о которой потом будут слагать литературные ужастики. Вполне терпимая. Поначалу она меня даже восхитила. Уже в первую ночь было дано дивное представление.

Таинственный вид принимает наша «консервная банка» ночью. Свет исходит лишь из закуточка для хранения оружия — снизу вверх сквозь решётку. Представьте себе ребристые, как стиральная доска, алюминиевые своды ангара, тигровые от косо ложащихся теней и бликов.

Впрочем, кто их сейчас помнит, эти стиральные доски?

И вот спустя полчаса после отбоя раздаётся задумчивый голос:

— Так кто же сегодня «дедушек» порадует?..

Пауза, затем на одной из верхних коек вздымается по стойке «смирно» атлетически сложённая фигура. В ночном освещении мышцы восставшего с ложа особенно рельефны. Должно быть, кто-то из «черпаков».

— «Салаги», смирно! — зычно командует он. — Равнение на потолок!

И «салаги» принимают лежачую стойку «смирно».

— Дорогие «деды»! Все дома?

В ответ оглушающий рёв:

— Все-э!..

— Дорогие «деды»! До приказа министра обороны товарища Гречко осталось сто семь дней!

И троекратный вопль сотрясает в ночи дюралевые рёбра ангара:

— Ура! Ура! Ура-а!..

— «Салаги», смирно! Равнение на потолок! Дорогие «деды»! Спокойной ночи! Остальные — отбой!..

Мне понравилось. Всё это выглядело настолько театрально, что даже захотелось самому воздвигнуться на койке под ребристыми сводами ангара, напрячь грудные мышцы и зычно гаркнуть что-нибудь подобное. Потому-то, наверное, мне так относительно легко и далась срочная служба — я просто принял правила игры. Кроме того, возраст. Двадцать три года — не восемнадцать. Тут уже кое-что соображаешь.

Не помню, чтобы кто-либо из «дембелей» использовал «салажат» в качестве денщиков, о чём я впоследствии неоднократно читывал. Мало того, со дня оглашения приказа «деды» на завтраке отдавали «шнуркам» своё утреннее масло.

А мне не верят! Говорят: это у вас «весёлая дедовщина» была. Что ж, возможно… Если у меня вся жизнь нетипичная, то с чего бы мне не угодить в «весёлую дедовщину»? Опять же следует учесть, что призван-то я был ещё до Афгана, и, возможно, народ просто не успел как следует озвереть.

А вот что «деды» особенно любили, так это дурачить прибывшее пополнение.

Я ещё приписан к радиотехнической батарее, и майор Сапрыкин не проведал пока о моём существовании. Уничтожаю сорную флору вокруг локатора. На горбу капонира, под которым таится кабина, появляется молодой боец. Рядовой Клепиков. Утверждается в некой точке — и вопит. Не что-то членораздельное, а просто истошно вопит: «А-а-а!..» Причём в течение довольно-таки долгого времени.

Я прерываю борьбу с верблюжьей колючкой и пытаюсь понять происходящее. Откуда-то возникает командир дивизиона майор Кривенюк. От греха подальше прячусь в заросли янтака. Смотрю оттуда.

Кривенюк тоже в недоумении. Вроде бы имеет место нарушение дисциплины. Вроде бы… Только вот непонятно, в чём его суть.

Майор заглядывает в бетонное подземелье. Там на раскладушке корчится от беззвучного хохота один из «дедов» — рядовой Неумоюшкин. Тогда майор возвращается в исходную позицию и пальцем сманивает крикуна с капонира.

Тот сбегает вниз, вытягивается, отдаёт честь.

— В чём дело?

— Рядовому Неумоюшкину, — задохнувшись от усердия, рапортует доверчивый «шнурок», — приказали пробить в потолке дырку для кабеля, а разметку сделали сверху. А бить надо изнутри. И рядовой Неумоюшкин приказал мне покричать, а он будет пробивать на звук…

Отрывок № 10

В траве рядом с гравийной дорожкой возлежит на спине старший сержант — и читает книгу. Зрелище настолько невероятное, что я замедляю шаг, а там и вовсе останавливаюсь, остолбенев. Точнее, сначала останавливаюсь, а столбенею мгновение спустя, увидев, чтó именно он читает. Старший сержант читает «Подростка» Достоевского.

Принадлежность библиофила к «дембелям» сомнению не подлежит — подобную пощёчину общественному вкусу у нас не простили бы даже «черпаку».

Наконец старослужащий понимает, что над ним стоят и смотрят. Он опускает книгу и видит перед собой озадаченного «салабона».

— Чего надо, воин? — ласково осведомляется он.

У него полное, чуть приплюснутое лицо, и чем-то он вообще напоминает Швейка.

Судорожно отдаю честь.

— Никак нет, товарищ старший сержант! Ничего не надо!

— Тогда свободен. — И глазам моим вновь предстаёт обложка классика.

Естественно, что я начинаю высматривать в казарме этого удивительного книгочея, но высмотреть нигде не могу. Да уж не привиделось ли мне?

Нет, не привиделось. Вскоре «дед» Сапрыкин забирает меня на «старт» — и мы встречаемся вновь. Старший сержант Боря Котов. Любимчик комбата. Оба помешаны на строительстве. Ну и на технике тоже.

Считается, что «дембеля» ноябрьского призыва — самые хреновые люди. Пример — рядовой Горкуша. Однако Боря Котов тоже «дембель», тоже выслужил полное право на безделье, но безделья он не выносит. Не нашлось под рукой «Подростка» Достоевского — пойдёт варить арматуру. Позже я прочту у Аристиппа: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему». Это он о себе и о старшем сержанте Котове.

Воскресенье. Зевотный день. Солдаты бродят по жаре, спят в теньке, только что от мух зубами не отщёлкиваются. Сидим в курилке. Боря с отвращением давит окурок: «Не могу без работы. Сейчас соберу нарядчиков — и бетон месить».

Спасибо тебе, Боря Котов! Ты думаешь, почему я, пенсионер, сейчас всё это пишу? Потому что иначе осатанею от безделья.

Очень мне хотелось с ним подружиться. Но особой дружбы не вышло. Хотя откровенные разговоры случались.

Как-то ночью во время перекура мы лежали на тёплом бетоне (он остывает к пяти утра), луна была — круглее не придумаешь, и Боря рассказывал о службе до моего призыва. По сравнению с тем, что раньше, сейчас здесь курорт. Асфальты, бетоны, казармы — всё это проложили и построили сами солдаты. Нет такого объекта, где бы он не работал. Рассказывал, не хвастаясь, а как-то тихо удивляясь тому, что столько сделано.

И дедовщина, по его словам, была в ту пору другая. Страшная.

— Я тогда решил, стану «дембелем» — никогда так по-сволочному не буду гонять молодёжь, как меня гоняли.

Странное у