Честное рядовое - Евгений Юрьевич Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стой!
Останавливаемся.
— Смирно!
Обретаем некое подобие выправки.
— Шагом… марш!
Три строевых шага, дальше — походный. То есть опять плетёмся.
Лейтенант свирепеет.
— Стой!.. (рассказывает нам, кто мы такие и на кого похожи) Строевым! Шагом… марш! «Не плачь, девчонка» — запе… вай!
Запевать никому не хочется.
— Стой!
И так до самого городка. Дело пошло на принцип. Помаленьку начинаем злиться.
— «Не плачь, девчонка» — запе…
Внезапно старший сержант Котов — со всей дури, шальным голосом:
— «Отгремели весенние гро-озы!..» («Прощание славянки».)
Остальные нервно ржут.
— Отставить! Стой! Смирно!..
Добрались до городка. И там рыжий-зеленоглазый принялся гонять нас по периметру клумбы, с пеной у рта добиваясь заветной «Девчонки». А за пыльными кронами акаций (да, кажется, акаций) призывно сиял дюраль нашей «консервной банки», куда нас не пускал теперь этот изверг.
К следующим моим словам прошу отнестись осторожно, поскольку я и сам в них до сих пор не вполне уверен. Конечно, были разговорчики в строю, были тычки в спины идущих впереди «шнурков». Пытаюсь сейчас это припомнить — но то ли припоминаю, то ли придумываю. А в тот момент померещилось, будто колонна, в очередной раз обойдя клумбу, сама повернула к казарме. Без команды, без чего бы то ни было. Выполнила, короче, сумму тайных желаний.
— Сто-ой! — Отчаянный вопль лейтенанта.
Не сговариваясь, перешли на строевой. Под подошвами захрустел и затрещал гравий.
— Стой! — летит нам вослед.
И грянули мы со всей солдатской лихостью:
— «Как будто ветры с гор, трубят солдату сбор…»
Хотел «Девчонку»? Заполучи.
Про коллективный разум слышали? Так вот я — составная его часть.
Отрывок № 25
Чем меня озадачивал «Тантал», так это обилием совершенно невероятных имён собственных: Пипаш, Пётр Петрович Петров, рядовой Отченашек. Что до офицеров, то казалось, будто фамилии им лично подбирал Денис Иванович Фонвизин. Сплошь говорящие.
Скажем, командир группы дивизионов подполковник Сугоняко. Истинно, что Сугоняко! Некоторые, впрочем, расшифровывали: Сука-гоняка. В целом справедливо, но, на мой взгляд, грубовато.
Или, допустим, «папа», он же начштаба подполковник Ляхович. И сам лихой, и нам от него лиха хватало. С лихвой. А то, что в первом слоге у него стояла буква «я», а не «и», — так это даже хорошо. Тонко.
Или майор Кривенюк. В казарме его промеж собою именовали не иначе как «Кривой». Вечно кривит, изворачивается, лишь бы от начальства не влетело… Всё равно ведь влетит!
Вот «дед» Сапрыкин — это совсем другой коленкор. Что бы ни стряслось: утёрся — и живи дальше.
Отрывок № 26
Примерно через неделю после того, как «дед» умыкнул меня у радиотехников и усадил в кабину управления «стартом», вышли мы из капонира на перекур. Поднялись из недр земных по бетонному скату, восходящему меж циклопических стен и благоуханных роз, — в серую от лунного света азиатскую ночь.
Не помню, что мы делали на позициях в столь поздний час. Я, наверное, был на дежурстве (проще говоря, за сторожа), а майор… Майор, скорее всего, разбирался с очередным блоком, время от времени посылая меня за чем-либо в бытовку.
— Вот я твой командир… — неторопливо, с удовольствием начал комбат между затяжками.
Скрытую издёвку в его голосе я тогда ещё не слишком хорошо улавливал, поэтому торопливо согласился в том смысле, что так точно.
— Во-от… — продолжал он. — И я о тебе должен знать всё… Давай рассказывай: чем увлекаешься?
— Стихи пишу… — потупившись, признался я.
— Это ничего, — утешил майор. — Это можно… Чем ещё?
— Ну вот… на гитаре играю…
— Тоже неплохо, — одобрил майор. — Ещё!..
— Ну там… рисую немножко…
И почувствовал, что сказанул лишнее. «Дед» Сапрыкин круто обернулся.
— А вот об этом… — Наверное, он был в тот раз без фуражки, поскольку страшные его глаза я помню по сей день. — Упаси тебя боже! Никому ни слова… — смягчился и пояснил будто бы по секрету: — Узнáют, что рисуешь, — заберут тебя в штаб. А ты там сопьёшься и попадёшь на «гауптическую вахту»… — поколебавшись, добавил: — Н-ну… так… для меня иногда кое-что нарисуешь-напишешь… Но больше никому! Понял?
Я истово заверил, что никому, ничего, ни при каких обстоятельствах, однако против судьбы не попрёшь.
Отрывок № 27
На дух не переношу слóва «писарчук». И должность эту как таковую. Я же мог бы сейчас бетонировать, осваивать электросварку — и вот сижу вместо этого в штабе, пишу плакат только уже не для замполита, а для «папы». Вернее, жду, когда гуашь подсохнет, чтобы продолжить.
А самое обидное, что есть же у них при штабе художник — талантливый, обученный, не чета мне…
Но его фамилия — Бон.
Дело в том, что на группу дивизионов «Тантал» приходится всего два еврея: начальник штаба подполковник Ляхович и рядовой Бон, причём, оба друг друга ненавидят.
А я люблю их обоих. Ей-богу, хорошие люди… Чего они?
— А где этот… Билли Бонс?
— В Ташкенте, товарищ подполковник. На «гауптической вахте».
— Ах да…
Каждый раз, вернувшись из Ташкента, рядовой Бон считает своим долгом что-нибудь отчинить в отместку Ляховичу. Тот прекрасно об этом знает и заранее начинает его ловить. Вся группа дивизионов, затаив дыхание, следит за их поединком. Бывало даже, пари заключали — на утреннее масло спорили: поймает — не поймает?
Поймает, разумеется. И снова отправит на «губу».
Возможно, кто-то из них двоих был антисемит.
Поэтому, когда мне принимаются рассказывать про жидомасонские заговоры, я сразу вспоминаю эту парочку и ничему ни хрена не верю.
Отрывок № 28
В караулах я учил английский.
Остановившись под лампочкой и зорко оглядев окрестный ноктюрн, извлекал из кармана листок с переписанной от руки строфой «Ворона» Эдгара По, вникал, прятал манускрипт — и шёл далее по маршруту, шевеля губами.
Выучить язык, конечно, не выучил, но «Ворона» затвердил наизусть.
Где брал? Да жена присылала. В конце каждого письма перерисовывала буковка в буковку очередной фрагмент — и это, поверьте, было подвигом, поскольку сама-то она учила французский.
Имелся у меня также и махонький словарик, но на пост я его не брал, ныкал в караулке. Забыв, что означает данное слово (или как оно произносится), досадливо морщил лоб, останавливался, снимал карабин с
