Последний рассвет - Екатерина Константиновна Гликен

бандитам, лишь бы быть в центре внимания. Неужели не понимают, какова цена за такую популярность? Что все эти деньги и это внимание куплены жизнями других, обманом? Неужели так кружат голову чужие миллионы, что эти женщины готовы ради них…

Блондинка вдруг остановилась. Подалась вперёд, вытянув шею. Она словно бы вглядывалась в пространство перед собой, будто что-то увидела, но сама не понимала, что это. Перед ней, там, куда она смотрела, бился в беззвучном кашле Сергей Викторович, бывший школьный учитель биологии. В одной руке его была зажата кружка, второй он исступлённо колотил себя в грудь, стараясь прервать таким образом приступ.

Блондинка смотрела на него в упор. Я дёрнулся помочь Сергею Викторовичу, ведь человек может и задохнуться, вероятно, он подавился. Но Володька строго и резко одёрнул меня. Взгляд у него тогда был такой, что я подчинился, замер. Блондинка тем временем медленно подходила к Сергею Викторовичу, улыбалась она так, словно не верила своему счастью, будто бы давнюю пропажу нашла или в лотерею много денег выиграла.

Она была уже совсем близко. Сергей Викторович наконец-то смог побороть кашель. Он посмотрел на всех нас, во взгляде его читалось облегчение, даже какая-то расслабленная радость, громко выдохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Эту улыбку подхватили и другие мужики, за доли секунды она разошлась по молчаливым лицам в зале.

Блондинка подошла совсем близко к Сергею Викторовичу. Я увидел, что она обняла его. Так обнимают старых знакомых, которых уже давно и не чаял увидеть. Прижала его к себе. Сергея Викторовича аж затрясло. Он вытянулся как-то, а она словно бы целовала его в шею. Вдруг кровь брызнула фонтаном, это было как-то резко и странно, словно кто-то зажал пальцами мощную струю, а она все равно прорвалась. Я снова дернулся, и снова Володька осадил меня. Кровь хлестала из шеи бывшего учителя. Рядом стоящий Михалыч был залит ею, будто забор, который красят из пульверизатора. Однако, и бригадир, и все остальные стояли, не выдавая себя ни малейшим движением: кто-то закрыл глаза, чтобы не видеть этих страшных объятий, кто-то, наоборот, взгляда отвести не мог.

Блондинка чавкала, причмокивая, мотала головой, как делают животные, если попадается жилистый большой кусок мяса, который они не в силах перекусить за один раз. Никто не шелохнулся. Я чувствовал, что теряю сознание.

Трапеза длилась около часа. Не хочу вспоминать подробности, она натурально ела Сергея Викторовича, ела живого, несчастного бывшего учителя, безобидного очкарика, трапезничала человеком в окружении застывших мужских глыб, облизывалась, урчала, хлюпала горячей кровью…

Я оцепенел. В голове было пусто, просто стоял и смотрел, словно бы передачу по телевизору. Больше того, иногда даже вглядывался с большим вниманием, пытаясь разглядеть, какую именно часть моего коллеги она жует сейчас, при этом в уме проговаривал и комментировал все её действия, будто лектор студентам под запись, надиктовывая, медленно и чётко.

Сергей Викторович уже перестал трястись. Глаза его закатились. Он так и стоял, крепко сжимаемый объятиями и челюстями, с открытыми белыми глазами. В какой-то момент ко мне пришло осознание, пусть обманное, но то, которое позволило оставаться спокойным. Сергей Викторович в таком виде был похож на живого трупа, которые так и рвутся из могил отведать свежей человечины. Моё обезумевшее сознание мигом перевернуло картину происходящего: не блондинка напала на живого человека. А, наоборот, эта блондинка спасла нас всех от ходячего мертвеца… Вдруг стало спокойно на душе, я испытал что-то вроде тёплого чувства благодарности к ней, это было даже чем-то похоже на любовь, щенячью глупую любовь к своему хозяину. По щекам потекли слёзы. Ведь если б не эта большеротая моя защитница, то, что скрывалось под личиной очкарика-доходяги, могло бы запросто сожрать нас…

Я помотал головой, чтобы сбросить наваждение, и тут же сам испугался своей смелости. Сердце бешено застучало: вдруг она заметила? Но нет, в этот раз обошлось. Блондинка доедала Сергея Викторовича, с наслаждением обсасывая мелкие косточки пальцев на его руках. Кажется, она уже и наелась. То, что она творила теперь, больше походило на баловство: словно забавлялась с едой. Можно было бы сказать «как кошка с мышкой», но ведь кошка с мышкой играет до того, как её съесть. После того, как хищник наелся, жертва его не интересует. А вот тут было наоборот: человекоподобный большеротый хищник наслаждался, что сделал. Тем, что он силен. Тем, что одолел. Радость переполняла его не от того, что он набил брюхо, а именно от самого этого действа: от пожирания, от превосходства, от убийства… Животная радость? Да нет, так, наверное, может только человек…

Ну да, только человек. Я растерялся. Блондинка, довольно улыбаясь, прошла мимо меня, вбивая каблучки в бетонный пол. Я внимательно смотрел ей вслед: ну да, не может быть сомнений, конечно, человек. Самый настоящий: идёт, улыбается. А что же там в углу? Я называл его Сергей Викторович…

И тут меня словно резко выкинуло из размышлений. Володька исступленно тряс меня за плечи. Увидев, что я вернулся в действительность, он звонко рассмеялся:

– Ну, ты герой! Молодец! Я всю дорогу боялся, вдруг ты заступаться полезешь или спасать Викторыча. А ты молодец!

Он радостно продолжать хлопать по мне, словно ощупывая, цел ли я.

И тут до меня все же с безнадёжной окончательной ясностью дошло, чтО именно случилось.

– Да почему?! Почему вы все стояли?! – закричал я.

Минут пять или даже больше того я буквально визжал на весь цех, понося своих коллег, обвиняя их в смерти товарища.

Звонкая пощёчина заставила заткнуться.

– А сам-то ты? Ведь ты тоже стоял?

Это был бригадир.

Я заплакал. Заплакал от боли и от обиды, заплакал от того, что я не понимаю, как такое может происходить, заплакал от того, что не понимаю вообще ничего, заплакал от страха, что я сошёл с ума. Почему? Почему я считаю, что то, что произошло неправильно, а все остальные просто вернулись к работе?

– Да, и я тоже стоял, – эхом повторил я. – Но я не знал! А вы-то знали! Вы всё знали, вы все знали…

Володька сшиб меня с ног и насел сверху.

– Успокоился?

Я кивнул.

Говорить ни с кем не хотелось. К концу смены надоедливый Володька подсел ко мне.

– Видишь, вон – Иваныч? – он указал рукой на лысого загорелого, словно прокопчённого, беззубого человека в углу, который, не отрываясь смотрел в экраны. – Он, думаешь, просто так сидит?

Я вяло поднял плечи, показывая, что не знаю, зачем он там сидит, да и мне нет до него никакого дела.

– О! Иваныч, он такой. Крепкий мужик. У него ни одного зуба нет, а он ест, что угодно. Хрящи дёснами размолоть может. Честно! Только семки – никак. Говорит, трудно поймать, чтобы