Виражи бумеранга. Записки колдуньи. Книга первая - Златомира Ольгерд

А вот красотуля наша угомониться не хотела. Не пропускала ни одной возможности подколоть меня, обсмеять. Ведь она же материально обеспечена. У неё не было ни мужа, ни детей, ни родных – деньги копила и на себя тратила. А я одна с двумя сыновьями, да на двух работах… можно и посмеяться надо мной, чего там. И однажды она меня вывела. Мы были в кухне. Я варила вермишель, а она сидела за своим столом и смачно ела котлету. Наверное, думала, что я слюной подавлюсь.

Как всегда, чем-то меня зацепила, я ответила. Ну не давали им покоя моя гордость и материальное положение. Или она слабее себя меня увидела. Доев котлету, она подошла к раковине и стала мыть тарелку. Я услышала, как она меня назвала нищенкой, да ещё и убогой. Я могла бы не реагировать вовсе. Но именно в тот момент что-то щёлкнуло, и я не сдержалась. У неё на столе лежало зелёное яблоко. Я молча подошла и взяла его. Она опешила и застыла в ожидании, что будет дальше.

Своим ножом я разрезала это яблоко пополам, вытащила два зерна и забросила их в карман её халата, сказав при этом, что скоро ей будет не до смеха. Я сама не понимала. что я делала и что говорила. За меня словно кто-то это делал. Подозреваю, что это бабушка мне подсобила. Придя в свою комнату, я не могла успокоиться. У меня был выходной, дети гуляли на улице. Всё! Решила! Решила, что научусь колдовать, превращу тётю Таню в какую-нибудь крысу. А соседок… ух… так и не решила в кого их превращу. На следующий день, отведя детей в детский сад, я помчалась к тёте Саше. Когда возникла у неё на пороге, она даже не спросила ничего. Знала, что я прибегу. Это был первый шаг в колдовство.

Вспоминаю сейчас те свои амбиции с улыбкой.

Часть вторая

Истории из моей практики

Ангелу нельзя перечить

Эта история произошла со мной лично. Интуиция – это первое желание нашего ангела-хранителя. А второе желание – желание искусителя (беса). Не доверяя своей интуиции, мы не доверяем своему Ангелу-хранителю, и Ангелы плачут и отходят от нас, уступая бесу веселиться.

Пятнадцатого января тысяча девятьсот девяносто третьего года года я должна была идти к стоматологу. Тогда я одевала в золотую коронку два зуба. Не знаю, как они называются эти два роковых, ё-мое. На фига вот в золотые-то?! Все равно эти драгоценные зубы не видно было, не передние же. Так вот, это нужно было делать пятнадцатого, как и планировали. Но Михаил, стоматолог, который занимался моими зубами, вышел на работу четырнадцатого января. Стоматологом он был от Бога. К нему даже из соседних районов ехали зубы лечить и удалять. Я сама у него лечила зубы. Кроме того, Михаил был близким другом нашего семейного водителя и друга Володи. Получалось, что Михаил был нашим, почти семейным, стоматологом.

Я знала, что он подрабатывает у дантистов, подготавливая беззубые рты к новой жизни с голливудской улыбкой. Пилил, подпиливал, обтачивал, примерял. Всегда и все делал качественно и максимально безболезненно – жалоб на него не было никогда. Вот и я полностью ему доверяла. Но в тот роковой… я не доверилась своей интуиции. Четырнадцатое января тысяча девятьсот девяносто третьего года. В восемь утра мне позвонил Володя и сказал, что Михаил вышел на работу и приглашает до десяти утра сделать то, что должен делать завтра в это же «до» – обтачивать, пропиливать и прочие манипуляции с зубами. Я удивилась, конечно, ведь после староновогодней ночи человек. Может голова с похмелья или еще что… Но подумала, что какая разница, завтра, сегодня – все равно делать-то нужно. Не акцентировала свое внимание на «…или еще что…».

Володя сказал, чтобы я собиралась, что минут через тридцать он за мной заедет. Я согласилась. Встала. Внезапно бешено заколотилось сердце, и закружилась голова. Я присела на кровать. Отпустило. Вторая попытка встать – то же самое. Я подумала, что от переутомления – адова журналистская работа. Кое-как встала и потащилась в душ. Полегчало. Но точное определение в народе – все поджилки тряслись так, что ноги казались ватными. «Никуда не поеду» – подумала я. И поджилки притихли. Ноги сразу окрепли и понесли меня в кухню. Я смаковала чай с печеньем. В окно увидела, как подъехал Володя.

Я решила отказаться ехать пилить-точить свои показатели мудрости. О чем радостно и сообщила вошедшему другу семьи. «Ты трус, шеф» – сказал мне семейный водитель с ухмылкой. Он знал, коварный, что я очень самолюбивая. И вот по этому самому самолюбию и треснул своей ухмылкой. Я возмутилась, воскликнув: «Я – трус?!» И стала собираться. Проснулись поджилки и снова сделали ватными ноги, которые еле таскали меня по квартире. Даже память встала на сторону трясущихся ног и поджилок – я не могла вспомнить, куда же я с вечера затолкала свои серьги и цепочку. Зачем я их тогда искала, одному Ангелу известно.

Было половина десятого, когда я, плюнув на серьги с цепочкой, стала напяливать на себя верхнюю одежду. Володя подбадривал, а я ощущала в себе и на себе последствия войны темного и светлого. Пока ехали в больницу (в трех километрах от дома), Ангел еще пытался опустить шлагбаум на моем пути – меня просто лихорадило. Приехали. Увидев Михаила я поняла, что он с большого похмелья. Мне бы повернуться и уйти, но ухмылка друга семьи в тот день была на стороне темных. «Я не трус!» – решила я доказать. Только вот кому…

Села в кресло. Не загорелась лампа, висящая над креслом. Но кресло стояло напротив окна, и Михаил заверил, что ему все хорошо видно. Поверила, хотя это мало успокоило моего Ангела-хранителя. Михаил сделал мне обезболивание и вышел на перекур, оставив меня в кресле. Внезапно мне стало очень плохо – снова бешено заколотилось сердце, закружилась голова. Я поползла в процедурный кабинет поликлиники, благо он находился через кабинет. Медсестра померила давление – повышенное, пульс – сто тридцать. Она была на стороне моего Ангела-хранителя и посоветовала перенести все манипуляции на завтра.

Мне бы прислушаться к этой малочисленной армии моих хранителей и уйти. Но я, продолжая радовать бесенят, отказалась от возможности избежать последствий своего упрямства. Медсестра накапала мне корвалола. Немного отпустило, и я поплелась в кабинет Михаила. Оставалось пара минут до победы темностей. Вошел Михаил, и Ангел заплакав, отошел от меня в сторону. Для обтачивания зуба Михаилу нужно было сделать пропил тонюсеньким алмазным плоским диском между соседними к нему зубами. Один «пропилил» нормально. А вот второй пропил…

Диск почему-то застрял, заклинило между зубами. Михаил, вместо того, чтобы остановить вращение, стал его раскачивать его, чтобы вытащить. Пропилочный диск сорвался и «распахал» вдоль весь мой язык. Боли я не чувствовала, так как язык был «заморожен», но увидела, как от ужаса расширяются глаза Михаила. «Тихо, тихо, спокойно, не закрывай рот» – стараясь не показывать мне своего страха, сказал он и потянулся к столику. Я попыталась спросить, что случилось, но изо рта хлынула кровь – была перерезана и язычковая артерия.

С таким травмами редко довозили живыми – «скорая» опаздывала, и люди погибали от потери крови. Меня спасло то, что под рукой была машина Михаил залил раны перекисью, затолкал мне в рот много тампонов, и моя машина на пять минут превратилась в самолет – летела на предельной скорости в стоматологическую хирургию, которая находилась в девятнадцати километрах от этой поликлиники. Михаил всю дорогу спрашивал, есть ли у меня головокружение. Не было. И боли я еще не чувствовала. К счастью хирург был на месте и трезвый. Самый лучший стоматологический хирург в городе, кстати.

Вкатив мне еще новокаина, навесив около семи зажимов, он пришил, зашил. При этом не забыл поздравить меня со всеми прошедшими годами – старым и новым. И сказал, что за последние два года уже шестой подобный случай, из которых спасти удалось только меня. И это потому, что своя машина оказалась под боком. Хирург отправил меня в больницу. Не буду описывать свои злоключения с опухшим языком. Было и смешно и грустно. Два друга – семейный водитель и семейный стоматолог регулярно, три раза в день, навещали меня. Их жены варили мне бульончики и жидкие каши, которые я пила через соломинку почти неделю. Возили мне гранатовый сок.

В суд на Михаила я, конечно же, не подавала. Тогда это и не модно было, да и друзья, все-таки. Через четырнадцать дней меня выписали. Врач сказал, что больше всего опасался что мог образоваться послеоперационный отек, который мог спуститься куда-то там в дыхательные пути, и пришлось бы принимать экстренные меры – реанимация. Насколько я была близка к смерти, я осознала потом. Но Бог позволил Ангелу помочь мне. А я поняла – Ангелам нельзя перечить.

P.S. Злости и обиды на Володю за то, что спровоцировал меня и Михаила, не было. Я осталась жива, и это «похоронило» все обиды и злость. Только вот, если бы не сказал мне «Шеф, ты трус» – я не тешила бы свое самолюбие, Ангелу вопреки. А значит, Михаил не стал бы «манипулятором» в бесовских интригах. В августе этого же, тысяча девятьсот девяносто третьего года Володя погиб в автокатастрофе – разбился на моей новой машине. С тех пор я водителей не брала. Михаил в последующем два раза ловил «белочку», лишился практики. Где он сейчас, не знаю.