Другой Ленин - Александр Майсурян

«Ни одна либеральная каналья симбирская, — говорил Владимир, — не отважилась высказать моей матери словечко сочувствия после казни брата. Чтобы не встречаться с нею, эти канальи перебегали на другую сторону улицы».

«Эта всеобщая трусость, — продолжала Крупская, — произвела, по словам Владимира Ильича, на него тогда очень сильное впечатление. Это юношеское переживание, несомненно, наложило печать на отношение Владимира Ильича к «обществу», к либералам. Он рано узнал цену всякой либеральной болтовни».

«Почему-то не нравится мне этот Керенский-младший». Удивительным образом жизнь переплела судьбы двух руководителей России — Владимира Ульянова и Александра Керенского. Оба они родились в Симбирске, оба — 22 апреля (с разницей 11 лет), только один — по старому стилю, другой — по новому. Оба выросли в семьях педагогов, имевших один и тот же чин — действительный статский советник. Их родители хорошо знали друг друга, дружили семьями. Керенские бывали в доме Ульяновых по праздникам — на Пасху и Рождество.

Более того, Федор Михайлович Керенский — отец будущего премьер-министра — был директором гимназии, где учился Владимир Ильич. Он преподавал словесность. Ульянов на всю жизнь сохранил самые добрые воспоминания о нем. Керенский привил мальчику любовь к Пушкину и другим русским классикам. По словам Дмитрия Ульянова, Керенский «восхищался сочинениями Владимира Ильича и очень часто ставил ему не просто пять, а пять с плюсом». Мария Ульянова: «В симбирской гимназии учитель словесности, бывало, поставит Владимиру Ильичу пять с плюсом да еще хвалит изо всех сил. Он всегда говорил нашей матери, что ее сын будет литератором, — такой у него был хороший слог».

Сохранились воспоминания очевидца о первой встрече двух будущих премьеров — Ульянова и Александра Керенского. Газета «Вечернее слово» в 1918 году поместила очерк бывшего школьного товарища Ленина, укрывшегося под псевдонимом Аполлон Коринфский. Он описывал, как директор гимназии Федор Керенский впервые привел сюда своего трехлетнего сына. Вел ребенка вверх по лестнице, строго наставляя при этом:

— Вперед, Александр Македонский!.. Вверх со ступеньки на ступеньку!.. Да не клади пальца в рот, а то как раз вниз… сверзишься!.. Все ступеньки пересчитаешь головой; одно мокрое место останется…

Вместе с другими гимназистами Ульянов с улыбкой смотрел на эту сценку. Он сказал:

— Любопытная картинка!.. Мастодонт и пигмей… Гулливер и карлик!.. А почему-то не нравится мне этот Керенский-младший…

Конечно, позднее в этих случайных словах стали находить какой-то судьбоносный, мистический смысл…

Когда болезнь надолго приковала пятилетнего Александра к постели, Владимир Ульянов навещал его дома: читал ему свою любимую «Хижину дяди Тома», рассказы об индейцах, Пушкина, Лермонтова, Диккенса. Эти месяцы, которые мальчик провел за чтением книг, во многом предопределили характер и всю дальнейшую судьбу Керенского… В июне 1917 года Керенский называл Владимира Ильича своим бывшим «учителем и старшим другом».

Тогда, в 1917 году, земляки не встречались, вернее, виделись только во время многолюдных собраний. Хотя Керенский и выражал желание повидаться с Лениным наедине. Кадет Владимир Набоков вспоминал: «Помню, Керенский уже в апреле, через некоторое время после приезда Ленина, как-то сказал, что он хочет побывать у Ленина и побеседовать с ним, и в ответ на недоуменные вопросы пояснил, что «ведь он живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит все через очки своего фанатизма, около него нет никого, кто бы хоть сколько-нибудь помог ему ориентироваться в том, что происходит». Визит, сколько мне известно, не состоялся. Не знаю, отклонил ли его Ленин или Керенский сам отказался от своего намерения».

Впрочем, как мы можем судить, Ленин и без помощи Александра Федоровича сумел прекрасно «сориентироваться в том, что происходит». А вот самому Керенскому это удалось не слишком хорошо…

Когда в июне 1917 года Керенский и Ленин по очереди выступали с трибуны I съезда Советов, военный министр напомнил между прочим, сколь плачевно для революционеров закончилась французская революция (приходом к власти императора Бонапарта, а затем и Реставрацией).

— Наша задача, — заявил он с воодушевлением, — не допустить такого же печального конца и русской революции 1917 года. Наша задача заключается в том, чтобы дать возможность товарищу Ленину и дальше говорить здесь, а не возвращаться обратно в Швейцарию…

Сам Ленин, разумеется, считал подобное желание «остановить историю» наивным и заслуживающим только смеха… Да и возможность свободно «говорить здесь» при власти Керенского у него сохранялась еще только один месяц…

Директор гимназии Федор Керенский тоже серьезно повлиял на судьбу Владимира Ульянова. И дело не только в переданной им любви к русской литературе. В 1887 году Владимир уже считался братом тяжкого государственного преступника, но, несмотря на это, Керенский подписал ему самую хвалебную характеристику и наградил золотой медалью за успеваемость. Это позволило Ульянову поступить на юридический факультет университета…

Много десятилетий спустя у Александра Керенского — к тому времени уже давнишнего эмигранта — спросили, как он считает, смог бы Ленин возглавить страну, если бы Федор Керенский, наоборот, исключил его из гимназии. Александр Федорович глубоко задумался, а после сказал: нет, Ленин все равно должен был победить…

«Стена, да гнилая — ткни, и развалится!» В 1887 году Владимир Ульянов поступил на юридический факультет Казанского университета. На вопрос двоюродного брата, почему он решил стать юристом, Владимир отвечал: «Теперь такое время, нужно изучать науки права и политическую экономию. Может быть, в другое время я избрал бы другие науки…»

Но проучился Ульянов недолго, всего несколько месяцев. 4 декабря студенты устроили сходку. Они выдвигали вполне умеренные, либеральные требования. Однако четыре десятка зачинщиков сходки (и в их числе Ульянова) в тот же день арестовали. Их продержали под стражей несколько дней, а потом выслали из Казани. Всем им пришлось покинуть университет.

Согласно показаниям университетского начальства, Владимир Ульянов еще за два дня до сходки вел себя подозрительно: проводил время в курительной (хотя сам не курил), «о чем-то шушукаясь» с товарищами. А 4 декабря «бросился в актовый зал в первой партии», одним из первых несся по коридору, выкрикивал что-то, махал руками, воодушевляя этим остальных. Его видели «в первых рядах, очень возбужденного, чуть ли не со сжатыми кулаками».