Всё красное (пер. В. Селивановой) - Иоанна Хмелевская

В нашем доме убили человека. Смертельный удар был нанесен сзади. Острое орудие пробило пиджак и рубашку, прошло между ребрами и достигло сердца. В доме не удалось найти ничего похожего на такое орудие. От потрясенных и растерянных друзей погибшего ничего узнать не удалось, ни у одного из нас никаких подозрений не зародилось.

Алиция держалась неплохо, главным образом благодаря Лешеку, который уже многие годы служил ей поддержкой и опорой. Возможность выплакаться ему в жилетку очень ей помогла. Лешек и Эльжбета сохраняли философское спокойствие – их отличительная фамильная черта. Зося, напротив, никак не могла взять себя в руки, и у нее все из них валилось. Павлу стоило больших усилий скрывать распиравшее его чувство восторга от сопричастности к сенсации. Меня же неожиданное убийство Эдика повергло в полную прострацию – по разным причинам. Нет, не для того я приехала на несколько недель в Аллерод, чтобы в самом начале наткнуться на труп!

Очередной звонок из полиции принес новую информацию.

– Эдика пырнули сзади, удар нанесен профессионально, каким-то особенным острым, тонким и не очень длинным орудием, – положив трубку, со вздохом сказала Алиция.

– Вертел! – вырвалось у Павла.

– Оставь вертел в покое, – раздраженно попросила я, а Алиция добавила:

– Никакой не вертел, они говорят – стилет. Возможно, пружинный. Не знаю, существуют ли пружинные стилеты, но у полицейских есть основания считать его таковым. И сейчас они приедут сюда, чтобы искать его, потому что ночью поиски были некачественными. Давайте ешьте скорее!

– Откуда они могут знать, что стилет, да еще пружинный? Ведь в Эдике ничего не было, – недоверчиво произнесла Зося.

– На это указывает, по их словам, характер ранения. Ешьте скорее!

– Ну, конечно, сейчас самое разумное – подавиться завтраком нам всем сразу! Или ты считаешь, у полиции еще мало работы?

– Ешьте скорее! – механически повторила Алиция, совершенно не способная воспринимать никакие доводы здравого смысла.

В соответствии с ее пожеланиями мы быстро проглотили завтрак и навели порядок на кухне. И оказалось, торопились совершенно напрасно, ибо датские фараоны прибыли лишь через полтора часа. Интересно все-таки, как они намерены с нами общаться?

Языковые трудности минувшей ночи, как выясилось, заставили их пошевелить мозгами, в результате чего для общения с нами был делегирован некий господин Мульдгорд – очень худой, очень высокий, совершенно бесцветный и абсолютно скандинавский полицейский.

Господин Мульдгорд, служебное звание которого навсегда осталось для нас тайной, отличался от других датских полицейских тем, что среди предков у него были поляки – достаточное основание предполагать и у него знание польского языка. Во всяком случае, его начальство очень надеялось, что ему удастся с нами объясниться. И действительно, мы в большинстве случаев понимали вопросы герра Мульдгорда, хотя его польский был весьма оригинальным. Он несколько расходился с принятой у нас повсеместно грамматикой и почему-то сразу заставил вспомнить библию.

Нас же господин Мульдгорд понимал значительно лучше, чем мы его, что для следствия было, конечно, важнее. А поскольку господин Мульдгорд произвел на нас весьма благоприятное впечатление, мы сразу же захотели ему помочь и очень старались.

Господин Мульдгорд приехал в сопровождении нескольких подчиненных, которых разослал по всему дому и саду, велев им искать тонкий и острый предмет из стали, а нас собрал в самой большой комнате, усадил вокруг стола, сел сам, раскрыл большой блокнот и приступил к допросу. Поскольку Алиция должна была присутствовать при обыске, за столом оказались люди, совершенно не знающие датского. И господин Мульдгорд, знающий польский.

Первый вопрос был задан приятным, доброжелательным тоном, причем в голосе полицейского явственно слышался живой человеческий интерес:

– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского?

Мы дружно вытаращили на него глаза. Павел издал звук, как будто чем-то поперхнулся, Зося застыла с сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. Лешек и Эльжбета, до удивления похожие друг на друга, с непроницаемым выражением, не мигая смотрели на него. На вопрос никто не ответил.

– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского? – терпеливо повторил господин Мульдгорд.

– Да что же это значит? – не выдержал Павел.

– Думаю, он просто интересуется, сколько нас было, – неуверенно предположила я.

– Да, – с благодарностью кивнув мне, подтвердил полицейский. – Аз глаголю – сколько штука вкупе?

– Одиннадцать, – вежливо ответил Лешек.

– Кто суть оные?

С трудом продираясь сквозь форму задаваемых вопросов, мы старались вникнуть в их суть, чтобы удовлетворить любопытство следователя. Не будучи твердо уверенными, на каком языке надо отвечать – хотелось, чтобы собеседник понял нас как можно лучше, – мы все-таки смогли довести до его сведения не только общее количество присутствовавших в момент убийства, но и сообщить их анкетные данные. Более того, мы уточнили и степень их знакомства с Эдиком. Господин Мульдгорд все старательно записал в своем блокноте. Потом опять начались трудности.

– Во оноже время, – сформулировал следователь свой следующий вопрос, – што она твориху?

– Кто «она»? И почему он спрашивает только о женщинах? – возмутилась Зося.

Лешек ее успокоил:

– Он имеет в виду нас всех. И пусть каждый из нас по очереди расскажет, что он запомнил.

– Я – ноги, – не задумываясь, выпалил Павел. – Я помню только ноги.

– Токмо ноги? – заинтересовался герр Мульдгорд. – Какова ноги?

Павел недоуменно смотрел на него, не понимая смысла вопроса.

– Ну откуда мне знать какие? Чистые, наверное…

– Пошто? – категорически прозвучал вопрос дотошного полицейского.

Павел был окончательно сбит с толку.

– Чтоб я лопнул, откуда мне знать, почему? Моют, наверное. Тут все моют…

– Павел, ради бога, перестань! – не выдержала Зося. А я подумала – какое счастье, что здесь нет ни одного из моих сыновей.

Господин Мульдгорд, по всему видно, обладал ангельским терпением.

– Пошто токмо ноги видевши очи твои? – спросил он. – А весь туловищ – нет?

– Нет! – поспешно подтвердил Павел. – Ноги был под лампа, а весь туловищ в темь.

Похоже, манера речи господина Мульдгорда оказалась заразительной. Зося попыталась призвать сына к порядку:

– Павел, как тебе не стыдно? На весь туловищ была тьма… Тьфу! Ну скажите же кто-нибудь нормально по-польски!

– Может, оставим туловище в покое? – предложил Лешек. – Мы вам просто покажем.

После того, как мы предъявили следователю торшер, тот совершенно логично потребовал от нас воспроизвести по возможности точно обстановку роковой ночи. Следствие переместилось на террасу, где мы расставили стулья и кресла так же, как и минувшим вечером. После непродолжительной дискуссии нам удалось довольно точно установить, кто где тогда сидел.

Перед моими глазами как наяву совершенно отчетливо предстали ноги в ботинках, и я рискнула высказать свое мнение:

– Вас, Лешек, и пана Генриха мы спокойно можем исключить из числа подозреваемых. – И, обращаясь к полицейскому, добавила:

– Вот этот господин и господин Ларсен весь вечер не вставали с места, что я могу подтвердить под присягой. Они сидели в креслах и весь вечер разговаривали. Я собственными глазами видела.

– А пани вставала?

– Ясное дело. Несколько раз. Ходила туда-сюда (я с трудом удержала себя, чтобы не сказать более понятным для него языком – семо и овамо), приносила сахар и сигареты, помогала Алиции приготовить кофе. И всякий раз, возвращаясь на место, я видела ноги Лешека и Генриха. Их кресла стояли рядом с моим.

Если начинать от дома и двигаться по часовой стрелке, то мы сидели в таком порядке: Эльжбета, Эдик, Лешек, Генрих, я, Алиция, Эва, Рой, Анита, Зося и Павел. То есть сидели теоретически, а на практике не только сновали туда-сюда, но и присаживались на чужие кресла. Лишь Генрих и Лешек ни на минуту не покидали своих мест, что единогласно подтвердили все. Дотошно изучая топографию, герр Мульдгорд проверил ее в деталях, в том числе и возможность совершения убийства Лешеком, не вставая с места. Несколько весьма добросовестных попыток убедили его в том, что это невозможно. Тем более не мог совершить убийства, не вставая с места, Генрих, который сидел еще дальше от Эдика. И в самом деле, этих двух можно было исключить.

Если исключить еще и Эдика, оставалось восемь человек, среди которых и следовало искать убийцу. Разве что какой посторонний…

Постороннего нельзя было исключить. В темноте и общей суматохе вчерашнего вечера и в сад, и на террасу могли совершенно спокойно войти сорок разбойников, и никто бы их не заметил. Вот только зачем этим разбойникам понадобилось убивать именно Эдика? В Данию он приехал первый раз в жизни четыре дня назад и все эти дни провел дома в злоупотреблении алкоголем, так что просто не успел никому ничего сделать плохого. Убили по ошибке?