Когда поспела антоновка - Елена Жарова

в раздолье не побегать? Слышу, отворяется дверь, входит Марья с сияющим медным тазом.

— Чего это ты разлегся, Василий, устал небось?

— Слышишь, Марьюшка, а хочешь дом побольше да сад яблоневый роскошный?

— Роскошный — захохотала Марья, — каких слов нахватался, на лесопилке что ли барин у вас под видом обычного мужика учит? — все не унимаясь, продолжила жена.

И такая злость меня обуяла, что поднялся я со скамьи, спрыгнул, да треснул по столу.

— Дура ты деревенская! Я же как лучше хочу!

— А ты и сам дурак, живи пока живешь нормально, а лучшее нам и не нужно, все мы сыты, скотина какая никакая имеется, да только тебе все лучшее подавай!

Злость все еще клокотала в моей груди, но молча встал я и пошел за харчами. Если не может понять баба о чем я толкую, значит и не надо ей ничего рассказывать. Сам все сделаю.

Краем глаза увидел шевеление калитки, выключил свет, и стал вглядываться.

— Ты что, дурень, затеял?

— Помолчи, Марья, не доводи до греха.

Прокофий вышел на дорогу на ночь глядя, заозирался по сторонам, да двинулся в путь. Вот подлец! Сейчас выясню куда он пошел. Быстро натянув сапоги и накинув фуфайку, я выбежал за ним в след. Держался чуть дальше, на дорогу не выходил, все меж берез перебегал. В Нижнее идет. Что затеял?

Прокофий двигался быстро и решительно. Одет во все черное, походка стремительная, ни разу не обернулся. Так и шли мы с ним, вместе и в то же время врозь. Остановился у дома пекаря. Радость в моей груди чуть не вырвалась наружу. Знал же я, знал: что-то затевают!

Три раза постучал Прокофий и дверь немного приоткрылась, а потом совсем отворилась, пропуская Прокофия. Остался я снаружи и давай думать, как мне лучше прознать, что они затеяли. Выждал какое-то время, а потом подкрался к окну. Вижу, разговаривают, а о чем — услышать не могу. Ну прямо партизаны. И тут словно громом меня поразила мысль: партизаны! Затеяли что-то, пекарь не зря приходил, значит и дьякон замешан. Дочку он свою учить грамоте вздумал, как же! Надо узнать о чем говорят и тогда я уж ему спуску не дам. Какое-то время прошло, но как только я услышал приближающиеся шаги в сенях, то мигом спрятался за угол.

— Ну, Алексей Фролович, покойной ночи.

— И вам, Прокофий Петрович, только не забывайте о нашем уговоре, я, конечно, жду ответа до конца недели, да только каждый день у нас на счету. Надо успеть к продразверстке.

Дверь захлопнулась и послышались удаляющиеся шаги. Я не пошел за Прокофием, а только прислонился к дому. Сердце выпрыгивало из груди, закружилась голова. Вот же гады! Истребить их надо обоих! Значит, они оба помогают красноармейцам воровать у наших продукты, да что же это делается!

Сам не помню как, я дошел до своей улицы. Светало. И таким мирным мне показалось наше село. Помню, здесь я бегал еще совсем мальчишкой, каким большим мне тогда всё казалось. А Прокофий собирается это разрушить. Костьми лягу, но не дам этой сволочи жизни!

Подойдя к дому Богоявленских, я сорвал яблоко, впился зубами в него, а откусанный плод со всей дури закинул в сад. Я вам еще покажу, как честных людей обманывать.

Глава 4

Дьякон

Ох, не к добру Негодин вчера приходил к сыну. Не к добру. Что же он замыслил? Ведь втянет он Прокофия в свои сомнительные дела, а потом всему селу придётся отдуваться. А перед кем именно… крестьянство как расплавленное железо оказалось между молотом и наковальней. Куда не ударится — везде отзовётся. Наше село, хоть и в стороне осталось от всех революционных неурядиц, да только все поглядывают в нашу сторону. Пусть земля у нас не черна и не больно плодородна, но повезло нам жить у широкой реки и вдоль большого тракта. У нас тут ярмарки по праздникам бывают… бывали… С поборами со всех сторон мы, как и все, скоро по миру пойдём. Но не это страшит. Тут главное, чтобы мы все не погибли, как это происходит в иных сёлах, да деревнях, в которых жители участвуют в партизанщине.

Всю ночь эти мысли мне не давали покоя. Утром, раньше петухов, я поднялся, умылся, помолился перед иконами и вышел во двор. Хотел пойти в сарай курей выпустить, да вернулся в дом. В сундуке, припрятанном под столом, я разворошил тёплые одежды и на дне нашёл списки сельчан с другими хозяйственными заметками моего сына. Вылез из-под стола и огляделся. Надо было спрятать эти записи так, что бы ни один человек не мог найти их. Да вот куда? За печь? Туда в первую очередь полезут искать ироды. Под пол? Ну, если мне, несведущему в таких вопросах в голову пришла мысль о подполе, то им тем более. В сарай? Не пойдёт — подсыреют бумаги. В сапоги или в валенки? Все не то… И обратил я свой взгляд на светлый лик Христа-спасителя. Что бы он помог мне — надоумил. И понял я, что смотрю на самое лучшее место, куда мог бы спрятать бумаги. Перекрестился, попросил извинения у Господа и аккуратно сунул прямо за большой деревянный иконостас. А руки дрожали от того, что сделал.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, — а на душе кошки продолжали скрести. И добавил от сердца, — Прости, Господи, за содеянное. Но делаю это чтобы сына и село уберечь. Убереги нас, несмышлёных, в столь мрачные дни…

Уже днём, выйдя из храма божьего и заперев двери, я пошёл по дороге к дому Прокофия. Он церковь не посещал. Потому надо было его направить. Хотя направлять по пути веры — не моё дело, но учить уму-разуму дитя родное — моя прямая обязанность. Хотел многое сказать сыну, да только по пути встретил старшего внука. Павел улыбнулся мне и гордо сообщил:

— Деда! А я готов читать твою книгу.

— Ишь, какой молодец, — похвалил я его. — А батя твой где?

— На поля ушёл, — и Павел махнул рукой в сторону широких просторов, окружавших Кутли.

— Идём, проводишь меня, — предложил я.

Внук даже остолбенел то ли от неожиданности предложения, то ли от свалившегося на него счастья:

— А читать?

— Как вернёмся, так сразу и будешь читать, — не стал я его разочаровывать. — Кстати, а Николай почему не приходит? Уже неделю отлынивает от учёбы.

— А ему некогда, — пробубнил расстроенный внук, — он коров пасёт.

— На учёбу всегда