Москва акунинская - Мария Беседина

В книге Гиляровского «Мои скитания» буквальное нескольких абзацах излагается история, послужившая основой для романа Акунина «Смерть Ахиллеса», — его сюжетом служит расследование подлинных обстоятельств смерти «генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева» (даже не: приведи. Акунин прозвища «Белый генерал», сразу догадываешься, что речь идет о кумире России рубежа XIX–XX вв. Скобелеве). Завязка «Смерти Ахиллеса» интригует: «Господин командующий 4-м корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрии долго не выходил из номера. Мы забеспокоились, стали стучать — не отвечает. Тогда осмелились войти, а он… — Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил, так и не дрогнув голосом: — А господин генерал в кресле сидит. Мертвый… Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло».

А вот как излагает всю историю целиком Гиляровский: «Говорили много и, конечно, шепотом, что он отравлен немцами, что будто в ресторане — не помню в каком — ему послала отравленный бокал с шампанским какая-то компания иностранцев, предложившая тост за его здоровье… Наконец, уж совсем шепотом, с оглядкой, мне передавал один либерал, что его отравило правительство, которое боялось, что во время коронации, которая будет через год, вместо Александра III обязательно объявят царем и коронуют Михаила II, Скобелева…

А на самом деле вышло гораздо проще.

Умер он не в своем отделении гостиницы «Дюссо», где останавливался, приезжая в Москву, как писали все газеты, а в номерах «Англия». На углу Петровки и Столешникова переулка существовала гостиница «Англия»… Во дворе были флигеля с номерами. Один из них, двухэтажный, сплошь был населен содержанками и девицами легкого поведения, шикарно одевавшимися. Это были главным образом иностранки и немки из Риги.

Большой номер, шикарно обставленный, в нижнем этаже этого флигеля, занимала блондинка Ванда, огромная, прекрасно сложенная немка, которую знала вся кутящая Москва.

И там на дворе от очевидцев я узнал, что рано утром 25 июня к дворнику прибежала испуганная Ванда и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Одним из первых вбежал в номер парикмахер И. А. Андреев, задние двери квартиры которого как раз против дверей флигеля. На стуле, перед столом, уставленном винами и фруктами, полулежал без признаков жизни Скобелев. Его сразу узнал Андреев. Ванда молчала, сперва не хотела его называть.

В это время явился пристав Замойский, сразу всех выгнал и приказал жильцам:

— Сидеть в своем номере и носа в коридор не показывать!

Полиция разогнала народ со двора, явилась карета с завешанными стеклами, и в один момент тело Скобелева было увезено к «Дюссо», а в 12 часов дня в комнатах, украшенных цветами и пальмами, высшие московские власти уже присутствовали на панихиде… Довольно сплетен. Все это вранье. Никто Скобелева не отравлял. Был пьян и кончил разрывом сердца».

Достаточно сравнить этот лаконичный отрывок, сводящий всю историю к банальному, хотя и не слишком красивому происшествию (впрочем, причины смерти Белого генерала не особенно и волновали Гиляровского — сказывались политические пристрастия журналиста), с изящной стилизацией, которую интригующе медленно разворачивает перед читателем Акунин, как сразу отпадают все вопросы о плагиате. Коротенькая история преобразилась в многоплановое произведение, наполненное описанием старой Москвы, московских обычаев и нравов, исторических и нравственных аллюзий.

Еще в большей степени подобный «апгрейд» просматривается в романе «Алмазная колесница». Первая его часть (вторая посвящена поездке Эраста Фандорина в Японию) представляет собой парафраз «Штабс-капитана Рыбникова» Куприна. Точно так же, как и в случае со «Смертью Ахиллеса», небольшое по объему произведение разворачивается, обогащается сюжетно, и вдобавок действие переносится в Москву.

Реальную основу имеют и многие события романов. Например, знаменитое московское наводнение, при котором вода поднялась настолько, что возле Кремля ее уровень достигал до 2,3 м. от основания стен, а москвичи разъезжали по улицам в лодках. В романе «Декоратор» мы читаем: «Погода-то, погода какова, мерзавка — такими словами открыл Владимир Андреевич секретное заседание. — Ведь это свинство, господа. Пасмурно, ветер, слякоть, грязь, а хуже всего, что Москва-река больше обычного разлилась. Я ездил в Замоскворечье — кошмар и ужас. На три с половиной сажени вода поднялась! Залило все аж до Пятницкой. Да и на левом берегу непорядок. По Неглинному не проехать». Здесь, кстати, легко разглядеть одно из несоответствий, в которых упрекают Акунина: действие «Декоратора» отнесено к 1889 г., а необыкновенной силы наводнение, вызванная которым чрезвычайная ситуация потребовала специального совещания у генерал-губернатора, в действительности произошло в 1908 г. Впрочем, рубеж XIX–XX вв. и впрямь был «урожайным» на стихийные бедствия, подобный анахронизм вполне извинителен. Часто страдала Москва и от пожаров, о чем тоже говорится у Акунина.

Вскользь упоминающийся в «Смерти Ахиллеса» траур по Александру II — также реальная страница московской истории. «Такой скорби город не выказывал и в прошлом марте, когда служили панихиды по злодейски убиенному императору Александру Освободителю и целый год потом ходили в трауре — не наряжались, гуляний не устраивали». В 1881 г. Александр II, уже переживший ряд покушений народовольцев, погиб от рук участницы организации «Народная воля» Софьи Перовской и ее группы: на набережной Екатерининского канала в Санкт-Петербурге в царскую карету бросили несколько самодельных бомб. Оглушенный взрывом, опасно раненный царь вышел из кареты и принялся… хлопотать о том, чтобы сбежавшиеся люди оказали помощь лакею и случайно пострадавшим прохожим. Пользуясь суматохой, боевик Гриневицкий метнул еще одно взрывное устройство, в результате чего царю оторвало обе ноги. Через несколько часов Александра II не стало. Ужас перед этим преступлением и восхищение мужеством Александра II сплотили все слои российского общества. Описанные в «Смерти Ахиллеса» правила придворного траура добровольно соблюдались везде. Правда, Акунин несколько преувеличивает, потому что, как уточняет Гиляровский, «после убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить только купчихи, для которых траура не было» («Москва и москвичи»). Впрочем, публичные гуляния и в самом деле не проводились.

Кстати, в романе «Статский советник» фигурирует участница «Боевой Группы» с партийной кличкой Игла, — «ушедшая в революцию» генеральская дочь, в образе которой узнаваемы многие моменты биографии Перовской. Но сходство, как это свойственно Акунину, далеко не буквальное.

Говоря о трагических страницах московской истории, нельзя не вспомнить и печально знаменитую Ходынку. В мае 1896 г. по случаю восшествия на престол Николая II на подмосковном (тогда) Ходынском поле, которое в обычное время использовалось как плац для строевой подготовки, было решено провести празднество для «простого народа». На Ходынке выстроили карусели, балаганы для театральных представлений, а главное, киоски, часть из которых была предназначена для раздачи бесплатного угощения и сувениров — кружек с памятным рисунком. В «Коронации» Акунина причина последовавших за этим событий — ловкий ход «доктора Линда» при содействии своего сообщника Почтальона, намеренно вызвавших столпотворение, чтобы ускользнуть от Фандорина и Зюхина. «Почтальон обернулся, замахал руками и зычно крикнул:

— Православные! Гляди! С той стороны ваганьковские валят! Прорвались! Все кружки им достанутся! Вперед, ребята!

Единый рев вырвался из тысячи глоток:

— Ишь, хитрые! Мы с ночи тут, а они надарма! Врешь!

Меня вдруг подхватило и понесло вперед с такой неудержимой силой, что я перестал касаться ногами земли. Все вокруг пришло в движение, и каждый заработал локтями, пробиваясь к шатрам и павильонам.

Впереди раздались заливистые свистки, выстрелы в воздух.

Кто-то прогудел в рупор:

— Куда, куда?! Передавитесь все!

Множество глоток весело ответили:

— Не боись, ваш благородь! Робя, навали!

Отчаянно завизжала женщина.

Я кое-как нащупал ногами землю и засеменил в такт движению толпы. Фандорина рядом уже не было — его отнесло куда-то вбок. Я чуть не споткнулся, наступив на мягкое, и не сразу понял, что это человек».

Современные исследователи не так романтичны. Предполагается, что причиной трагедии послужило нерациональное размещение киосков — они окружали поле по периметру сплошной стеной, в которой были оставлены узкие проемы для прохода. Плохая организация гулянья и существовавшая уже тогда жажда «халявы» привели к ситуации, которая напоминает те, что приводили к гибели людей на стадионах XX в.: толпа хаотично рвалась в проходы, задние толкали передних, топтали упавших. Оказавшись в замкнутом пространстве Ходынки, люди не могли вырваться оттуда — их не пропускала все прибывавшая толпа. Последствия были более чем страшными: «Повсюду — почти вплотную — лежали тела: многие были неподвижны, но некоторые шевелились… Солдаты и полиция как раз закончили выкладывать раздавленных для опознания — там, вдоль дороги. Вереница трупов длиной чуть не с версту… Вдоль шоссе и в самом деле была выложена шеренга покойников — в обе стороны, сколько хватало глаз. Из Москвы вереницей тянулись извозчичьи пролетки и телеги — убитых было велено свозить на Ваганьковское кладбище, однако перевозка еще не началась… Странное у меня было ощущение, когда я медленно брел вдоль обочины — будто я некая высокая особа, принимающая парад мертвецов. Многие из них белозубо скалились на меня совершенно плоскими, расплющенными лицами… Впереди кто-то завыл страшным голосом — видно, узнал своего» («Коронация»).