В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

Онейрическое мышление наяву отделяет сознательное от бессознательного, не позволяя бессознательному полностью захватить нас, помогает нам воспринимать опыт каждого конкретного момента жизни и метаболизировать этот опыт в реальном времени. А ночной сон позволяет нам увидеть результирующую некоего процесса, который развивается непрерывно (Bion, 1962).

Об онейрическом мышлении наяву мы получаем представление через «ближайшие нарративные производные» α-элементов, которые в то же время являются сигналами в эмоционально-лингвистическом тексте сеанса.

Сигналы текста становятся доступны восприятию, как только мы начинаем рассматривать все, что исходит из каждой точки поля (рассказы или сновидения пациентов, наш контрперенос, наши собственные сны, проективные идентификации и т. д.), как непосредственный пересказ эмоций и движений поля, а также успешных и неудавшихся трансформаций поля в единственно возможном терапевтическом направлении: β→α.

Эти сигналы поля подобны маркерам, которые позволяют нам удерживать трасформативное напряжение β→α, отмечают любое отклонение от направления трансформации как признак дисфункции поля.

Сигналы поля являются результатом психического функционирования пациента и аналитика, а также их сложного взаимодействия. С помощью этих сигналов, ежемоментно посылаемых эмоциональными силами поля, возможно значимое приближение к эмоциональной истине поля («О» для данной пары пациент-аналитик).

Естественно, эти сигналы можно трактовать и по-другому, в соответствии с альтернативными моделями, относящими эти сигналы к внешней или внутренней реальности. Эти модели в аналитическом поле переходят одна в другую и подтверждают одна другую с любой теоретической вершины.

Перейдем теперь к рассмотрению проблем восприимчивости к анализу и завершения анализа на основе использования сигналов поля.

Анализируемость или выносливость

Литература, посвященная критериям анализируемости, весьма обширна, но сразу бросается в глаза дисбаланс между изобилием написанных на эту тему работ и недостатком совпадающих точек зрения.

Прежде всего поражает прямое несоответствие между развитием терапевтических моделей и расширением названных критериев: фактически, аналитики, которые дальше всех продвинулись в лечении тяжелой патологии, только слегка касались проблемы восприимчивости к аналитическому лечению.

На мой взгляд, гораздо целесообразнее ввести критерий выносливости аналитика, в том смысле, что каждый аналитик, полагаясь на свой собственный опыт, должен четко понимать психическое функционирование, степень толерантности к риску и фрустрации, и то, насколько он сам способен переносить анализ. Также нужно иметь в виду степень выносливости аналитической модели, которой он располагает. Зачастую аналитик работает на грани вытеснения, способствуя построению и формированию «аппарата по думанью мыслей» (Bion, 1962) еще до того, как эти мысли будут подвержены психической переработке, и даже помогая развитию самой α-функции, пусть даже и дефицитарной, в ее зачаточном виде.

Что касается обзора наиболее значительных работ в этой области, я рекомендую исследование Лиментани (1972) и его дополненное издание (1998b), а также замечательный обзор Этчегоэна (1986).

Мне кажется необходимым подчеркнуть, что внимание исследователей во многом сместилось с изучения особенностей пациента на изучение особенностей пары и взаимодействия между данным пациентом и данным аналитиком.

В то же время с понятием анализируемости (имеется в виду возможность выздоровления, т. е. достижения цели анализа) слилось, а во многом и заменило его понятие пригодности к анализу (т. е. способности находиться в анализе и переживать процесс трансформации) (Limentani, 1972) и понятие доступности анализу, на основе которого пациенты делятся на легко доступных и трудно доступных (Joseph, 1985).

Стоит также упомянуть о «тревожном» отношении многих аналитиков к возможному прекращению анализа (как если бы понятие «анализируемости» давало стопроцентную гарантию успешного прохождения всех предусмотренных фаз анализа), вместо того чтобы считать анализ функциональным в тех пределах, в которых он может быть осуществлен. Говоря словами Блегера (Bleger, 1967), один анализ может с успехом завершиться там, где другие бы только начались10.

Озабоченность вызывает и бесконечность анализа, воспринимаемая скорее как безрезультатность, чем как необходимость непрекращающегося лечения из-за специфики патологии пациента и аналитического поля, анализа-диализа; а порой такой анализ может быть нужным.

Из всех пациентов, когда-либо просивших меня об анализе, я отказал, располагая свободным местом, только двоим. Оба случая произошли в начале моей психоаналитической практики. Первый пациент предложил мне для анализа эмоциональную и экзистенциальную тематику, с которыми я незадолго до этого работал и еще не чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы снова вернуться к ней с другим человеком. Второй пациент, высокий и плотный мужчина, рассказал мне на сеансе, что ему казалось, будто за ним кто-то наблюдает. Когда это подозрение превратилось в уверенность, он остановил машину и избил до крови своего гипотетического преследователя. Мне показалось это достаточным аргументом в пользу того, чтобы не «наблюдать» этого пациента.

Во всех остальных случаях, если у меня было место, я никогда не отказывал пациенту, считая его «не анализируемым» или слишком тяжело нарушенным. За это я порой расплачивался усталостью и психическим страданием, что немало. Однако эта позиция позволяла выходить за пределы уже освоенных территорий.

Для меня остается загадкой решение взять пациента, когда для него объективно нет места11: это случается с теми пациентами, которые предлагают тематику, близкую в тот конкретный момент к теоретическим и практическим интересам аналитика. Тогда последний с помощью такого анализа сможет продвинуться в исследовании неизведанных прежде пластов, темных мест или просто не разработанных собственной психикой вопросов (Meotti, 1987).

Аналитик может опасаться и возможного ухудшения состояния пациента. С одной стороны, такое ухудшение свидетельствует о неподходящей технике ведения анализа (это выражается в многочисленных психотических переносах, негативных терапевтических реакциях и частых перерывах (De Masi, 1984; Gagliardi Guidi, 1992; Conforto, 1996), с другой стороны, ухудшение необходимо для выявления скрытых и заблокированных психических состояний.

Пюже и Вендер (Puget, Wender, 1987) считают, что анализ заключается в активации — часто в экстремальной ситуации — психоаналитической функции, которая способна «понимать и семантизировать бессознательное, не понимаемое и не мыслимое до этого момента, то есть облегчать психическую боль».

Естественно, аналитик должен проанализировать свои возможности и решить, может ли он взять еще одного пациента или этого конкретного человека. Бывает, что мы отказываем конкретному человеку, потому что нет места для еще одного пациента.

Но бывает, как я уже упоминал ранее, и наоборот. Не имея места для еще одного пациента, мы находим его для данного конкретного человека. С классической точки зрения, такие озарения могли бы послужить хорошим предлогом для отказа пациенту, вызывающему контртрансферентную реакцию, но как и зачем сопротивляться? Во время анализа мы еще успеем пожалеть о своем согласии. Случается и обратная ситуация, когда пациент, которого мы соглашаемся принять только потому, что было свободное место, заставляет в процессе работы пережить страстный и увлекательный анализ. Мне кажется, это лишний раз доказывает тот факт, что в одном анализе потенциально содержится бесконечное количество смыслов для раскрытия и миров для активации.

Нет ничего